Да и не только нынешней – на протяжении трёх столетий расширяется пропасть между православной верой и культурой, отвернувшейся от Бога. В западноевропейской цивилизации эта пропасть образовалась ещё на триста лет раньше – в эпоху так называемого Возрождения, а углубилась во времена Просвещения. Разум противопоставил себя вере. Или, по меткому выражению русской пословицы, «ум зашёл за разум». Под «умом» живой народный гений подразумевает здесь умную веру.
Очень наглядно болезнь «ума-за-разумом» проявилась в XIX веке. Властителями дум в этот золотой век русской культуры стали не церковные проповедники, как раньше, а писатели, поэты, философы и литературные критики. И если у этих мастеров слова хватало интуиции смирять свой творческий гений перед едва уловимым тонким веянием Божественного присутствия, то, несмотря на все личные падения, ошибки и заблуждения, в творчестве этих новых оракулов отражался свет Божества. Но таких было не так много – Державин, Вяземский, Пушкин, Гоголь, Тютчев, Достоевский и, может, ещё немного не столь известных. Самый великий, конечно, Пушкин! Но даже о гоголевских «Выбранных местах из переписки с друзьями» святитель Игнатий (Брянчанинов) высказывался как о произведении, в котором «свет перемешан с тьмою».
Чаще же было так, что маловерие или безверие автора не позволяло Божественному свету пробиться через мрак тщеславия и гордыни, в который всё более и более погружался признанный гением писатель, поэт, философ, музыкант или художник. Самой яркой иллюстрацией может тут служить трагическая судьба Л. Н. Толстого – русского гения, погубившего себя и свой талант в бездне сатанинской гордыни.
Человек, как высшее Божие творение, должен отражать в себе Бога, стать как бы совершенно прозрачным для благодати – нетварного Фаворского света. Наделённый талантом художник должен не себе присваивать творческий дар, а Творцу – подателю даров и благ. Но ослеплённый успехом и славой или ущемлённый отсутствием таковых художник, как кривое зеркало, начинает отражать изливающийся на него свет, не давая ему проникнуть в ум и сердце, а заставляя играть на внешней поверхности повреждённого гордыней разума. Эта «игра в бисер» может бесконечно завораживать читателя/зрителя/слушателя и остаётся относительно безобидной, пока не переходит «красную линию» – не касается святыни. Как только недугующий безверием или маловерием художник вторгается в область Священного Писания и Предания, он неизбежно терпит крах как своей творческой идеи или фантазии, так и в, казалось бы, послушной ему сфере художественного мастерства.
Большой конфуз случился с Куприным, когда он дерзнул переложить возвышенную библейскую «Песнь песней» в эротическую повесть «Суламифь», что вообще-то запрещено правилами Пятого Вселенского собора. Не избежал личной и творческой катастрофы Блок после написания кощунственной поэмы «Двенадцать», где в символическом числе двенадцати революционеров «в белом венчике из роз впереди Иисус Христос». Особо отличился Леонид Андреев, переложив апокрифическое гностическое «Евангелие от Иуды» в святотатственную повесть «Иуда Искариот». Его сын Даниил Андреев, находясь в состоянии прелести, становится автором целого ряда мистических произведений, самое известное из которых «Роза мира» претендует ни много ни мало на последнее божественное откровение.
Даже выдающиеся мастера пера, такие как Михаил Булгаков, терпели фиаско, когда вторгались в закрытую для них их собственным неверием сферу Священного Писания. Пилатовы главы в «Мастере и Маргарите» ущербны не только идейно, но, как ни странно, для такого выдающегося писателя, и художественно. Та же участь постигла и гениального киргизского писателя Чингиза Айтматова, когда в романе «Плаха» он, на модной в перестройку волне интереса к религии, выводит героем произведения бывшего семинариста, еретика-идеалиста, распятого в финале на кресте.
Зачем эти библейские и евангельские аллюзии и реминисценции? Без них и идейно, и художественно авторы вышеуказанных произведений только бы выиграли.
В кинематографе мы наблюдаем похожую картину. Признанный мировым шедевром фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублёв» тоже вторгается в сакральную сферу. Главным героем выбран святой иконописец, оставивший нам непревзойдённый образ Святой Троицы. Но у Тарковского мы видим не очистившегося многолетней аскезой от страстей подвижника, а одержимого греховными помыслами, мечущегося из крайности в крайность монаха, ничего общего не имеющего со своим прототипом. Зато хорошо узнаваем в этом образе сам автор произведения, тоже Андрей, но не Рублёв.
Последнее культурное событие, а точнее скандал, тоже связан с неудачной попыткой художника ввести в мир своих творческих фантазий Сына Божия. Не получивший прокатного удостоверения Минкульта фильм Сокурова «Сказка» – ещё один образец того, как делать нельзя. На справедливый вопрос, какую роль играет Иисус Христос в этом произведении о тиранах ХХ века, автор многозначительно уходит от ответа: «Он там должен быть обязательно». Я заставил себя посмотреть этот кощунственный фильм до конца. Кощунственный потому, что Богочеловек там изображён не просто добреньким и не противящимся злу, как у Толстого, Леонова и Булгакова, – Ему просто отказано быть Богом! Это даже не картина Ганса Гольбейна «Мёртвый Христос во гробе», так поразившая Ф. М. Достоевского, что он устами князя Мышкина восклицает: «Да от этой картины у иного ещё и вера может пропасть!»
У Сокурова веры нет совсем. У него Христос – в очереди к Отцу за помилованием вслед за Сталиным, Гитлером, Черчиллем и даже Наполеоном, который уже помилован и в раю. А Христос, несчастный, разлагающийся, смердящий, жалкий и виновный во всём мировом зле, лежит на одре болезни, находясь в более плачевном состоянии, чем диктаторы страшного ХХ века. И автор этого кощунства обиженно недоумевает, как это такой послушный Минкульт посмел не выдать его гениальному фильму прокатное удостоверение. И хор поклонников от культуры, так называемая творческая элита, вторит ему: «Позор! Позор! Позор Министерству культуры!» Позор вам, господа, не удосужившимся не только Евангелие прочитать, но даже ознакомиться с коротким Символом православной веры, прежде чем касаться нечистым умом сферы Божественного.
Все эти казусы с художниками, пытающимися по-своему осмыслить Библию, происходят по причине того, что ум их закрыт для понимания Писаний. Чтобы видеть Бога, нужно иметь чистое сердце. А вот этого как раз и недостаёт вышеперечисленным творцам.
Те из них, кто имел покаяние, как, например, Ф. М. Достоевский, которого преподобный Амвросий Оптинский охарактеризовал как кающегося, в творчестве отражали, хоть и не всегда верно, через призму своих заблуждений, но всё же свет Божественный. Те же, кто ослеплён гордыней и осквернён пороками, «из злого сокровища износят злое» (Мф. 12:35).
О природе искусства очень возвышенно рассуждал преподобный Нектарий Оптинский. Одна из его духовных дочерей Нина Павлович оставила интересное свидетельство. «Есть большое искусство и малое, – учил прп. Нектарий. – Вот малое бывает так: есть звуки и светы. Художник – это человек, могущий воспринимать эти, другим невидимые и неслышимые, звуки и свет. Он берёт их и кладёт на холст, бумагу. Получаются краски, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются. От света остается цвет. Книга, картина – это гробницы света и звука. Приходит читатель или зритель, и если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит “воскрешение смысла”. И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он делает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди только и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем от Него полученной силой духа оживляют их. Но есть и большое Искусство – слово, убивающее и воскрешающее (псалмы Давида, например), но путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника, это путь жертвы, и один из многих тысяч доходит до цели».
Святитель Феофан Затворник в своих произведениях часто обращался к антропологическому образу дух – душа – тело, утверждая, что как сам человек в силу своего внутреннего устроения и расположения может находиться на трёх онтологических уровнях – духовном, душевном и телесном, так и любое человеческое творчество распределяется в соответствии с этими ступенями бытия. Таково христианское осмысление любого творчества – через призму духовного.
Лучше всего это выразил святой апостол Павел в послании к Коринфянам: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всём, а о нём судить никто не может. Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов» (1 Кор. 2:14–16).
В этих словах проповедника христианской свободы содержится ответ на вопрос, почему не имеющие Духа Божия даже талантливые художники так нелепо и жалко выглядят, когда дерзают описывать в своих произведениях область того, что от них закрыто плотной завесой их собственного невежества и духовной слепоты.
Становитесь духовными, художники слова и мастера искусства, дерзайте иметь ум Христов, тогда и Писания откроются вам во всей глубине, красоте и полноте. А если уж вы неисправимо душевные и плотские, не смешите Бога, не пытайтесь описывать свет, будучи сынами тьмы.
Епископ Скопинский и Шацкий Питирим, газета "Благовест"