– Анна, почему после окончания школы вы выбрали такую новую и неизвестную широкому кругу людей специальность, как теология? Вы – одна из тех выпускников отделения теологии, которые пошли после окончания прямой дорогой, не сворачивая в какие-то другие сферы деятельности. Как вам это удалось?
– Это получилось как-то само собой. Я окончила спецшколу с углубленным изучением английского языка, но поступать хотела на специальность «налогообложение» в тот же РГУ. Поэтому в старших классах штудировала математику. И еще для поступления на «налогообложение» была нужна история. Языки я тоже любила, поэтому сама ими занималась. Но Господь так управил, что как раз в тот год, когда я поступала, все бюджетные места на «налогообложение» были закрыты, и выяснилось это только весной. Надо было срочно на что-то переориентироваться. Из-за семейных обстоятельств я могла рассчитывать только на бюджетное место. И тут выяснилось, что можно поступить на отделение теологии. Когда я пришла подавать туда документы, я толком даже не понимала, что означает слово «теология». Я думала, это какое-то направление философии.
Меня привлекло то, что, как я прочитала в рекламном буклете, там преподают философию, древнюю историю, которую я очень люблю, и языки. Потом я узнала, что теология – это что-то связанное с христианством.
– Вы к этому времени ходили в храм, участвовали в церковных таинствах?
– Я была крещеной, но абсолютно невоцерковленной. Когда к нам вести первое занятие пришел в рясе иеромонах Виталий (Уткин), у меня был шок. Я прибежала домой в истерике и кричала: «Мама, нам преподают попы, я больше туда не пойду! Университет – серьезная организация, а нам там попы лекции читают».
Мама тогда тоже была невоцерковленной, но в храм, в отличие от меня, время от времени ходила. Будучи мудрым человеком, она сказала: «Зачем же год терять? Походи пока, а там видно будет, вдруг тебе понравится». Я продолжила ходить на занятия и вскоре поняла, что мне здесь учиться очень нравится. К тому же вскоре выяснилось, что примерно половина ребят нашего курса – воцерковленные люди, которые знали, куда они поступают и зачем, а другая половина – такие же, как и я. Это осознание того, что я не одна такая, мне очень помогло. Понравилось мне и то, что наши преподаватели не давили на нас, не принуждали к вере. Они понимали, что к ним пришли люди прежде всего за знаниями, и эти знания они нам давали. Они подходили к нашему обучению не с точки зрения христианского прозелитизма, а с точки зрения расширения нашего кругозора.
Предметом, который сильнее всего повлиял на мое воцерковление, была не догматика и не литургика, а история древнехристианской Церкви: я поняла, что это не выдуманное что-то, всё это было на самом деле. И, конечно, сыграл свою роль отец Виталий с его харизмой. Мне импонировало то, что он учил нас не принимать на веру всё, что нам говорят, а думать своей головой. Для моего юного критического ума это было важно – меня не заставляют верить, а предлагают анализировать информацию.
То есть главное, чему нас научили на отделении теологии, – это думать. Нам дали информацию, пищу для ума, и научили этим умом пользоваться.
А дальше ты уже сам делаешь логические выводы, просто складываешь два и два, и тебе всё становится очевидно. Так намного лучше, чем сразу получить абсолютную истину в готовом виде: всё уже за тебя проанализировано, внедри это в себя и действуй в рамках этой системы. Мне кажется, что такая схема может вызвать отторжение.
– Значит, система преподавания на отделении теологии дает возможность любому человеку что-то открыть для себя, независимо от того, воцерковлен он или нет?
– Да, конечно. Это многократно проверено на опыте. После того, как я окончила отделение теологии, туда поступило большое количество моих знакомых, которые или вообще далеки от Церкви, или верующие, но не воцерковленные. И все они действительно изменились к лучшему. Это какая-то медицина для ума и для души, перестройка ума, научение его мыслить, обрабатывать информацию. Именно поэтому мне нравится филология – она знакомит тебя с первоисточником. Когда ты привыкаешь работать с первоисточником, тебе уже не нужна информация из вторых рук. Это важно именно в наши дни, потому что сейчас мы в очень большой степени в разных областях нашей жизни страдаем от вторичной информации, которая может быть неправильно подана, неправильно интерпретирована…
– Расскажите, пожалуйста, как после окончания отделения теологии вы оказались в Свято-Тихоновском университете.
– Я поступила туда в аспирантуру. Это была совместная аспирантура Свято-Тихоновского университета и МГУ по древним языкам. Когда я училась на третьем курсе на теологии, у нас заведующим кафедрой был отец Александр Добросельский. Он познакомил меня с московским профессором Юрием Анатольевичем Шичалиным, преподавателем МГУ, заведующим кафедрой древних языков в Свято-Тихоновском университете. Поступить к нему в аспирантуру казалось нереальным, но слава Богу, что есть Иоанно-Богословский монастырь, который окормлял отделение теологии с самого его создания. И в моей жизни монастырь сыграл ключевую роль, потому что у профессора Шичалина рядом с монастырем есть загородный дом, и там же находится филиал его классической гимназии. Я стала туда к нему каждый месяц ездить, он давал мне задания, и так начиная с третьего курса я стала усиленно заниматься под его руководством и готовиться к аспирантуре. И после окончания отделения теологии я к нему поступила. Так что если серьезно заниматься, то можно поступить и на древние языки. А сейчас вариантов еще больше, потому что в Свято-Тихоновском университете уже есть и аспирантура по теологии.
Когда я была студенткой, я думала, что самое важное – это экзамены, которые нужно пройти, сдать их, а потом уже будет легче. Но потом понимаешь, что на самом деле вся жизнь так устроена – нет какой-то черты, после которой можно расслабиться.
Ты просто должен свое дело любить. Если тебе заниматься преподаванием, наукой не нравится, ты не должен даже близко к этому подходить, потому что работа исследователя безумно тяжелая – и физически, и интеллектуально, и морально.
– Вы сказали, что поступили на отделение теологии практически случайно. Как вы сейчас смотрите на эту случайность? Рады, что так получилось?
– Конечно же, случайностей не существует. Всё промыслительно, и в моей жизни тоже – и поступление на теологию, и дальнейшие судьбоносные встречи, в том числе и с Юрием Анатольевичем, к которому я поступила в аспирантуру. И я не хотела уезжать из Рязани, планировала поступить в аспирантуру заочно и работать здесь, но обстоятельства так сложились, что мне пришлось уехать. Тогда мне казалось, что это злой рок, я тяжело это переживала, но теперь я понимаю, что так было нужно, так меня вел Господь. Слава Богу, что так всё случилось.
– Вы пришли к вере в процессе обучения на теологии. А все ли ваши сокурсники воцерковились?
– Да. У каждого из них свой путь, но теология точно всех сделала убежденными христианами. А периоды сомнений, отходов и возвращений, борьбы с самим собой – это, я считаю, нормально, потому что мы все грешные, постоянно здоровым наш организм быть не может. Так что путь у всех сложный, и у меня тоже.
– Как вы считаете, вообще в отделении теологии есть необходимость? Это ведь абстрактная специальность, теоретическая. Вы посоветовали бы молодым людям туда поступать?
– Недавно я как раз присутствовала на собеседовании с поступающими на теологию, и меня удивило то, что говорят многие абитуриенты. Им хочется начать с теологического образования, получить его ради общих знаний, а потом пойти на какую-нибудь «настоящую специальность» – например, психологию или педагогику. А я думаю, что ни психология, ни педагогика, ни экономика не дадут человеку ни полноценного мировоззрения, ни каких-то больших перспектив в жизни.
Я точно могу сказать, что у теологии потенциал трудоустройства значительно больше.
Для получения знаний по экономике не нужно тратить пять лет, можно окончить бухгалтерские курсы, и ты будешь востребован. Есть ли смысл тратить пять лет своей жизни на те дисциплины, из которых половина просто создана искусственно для заполнения учебной программы?
На теологии есть дисциплины, знания которых можно впоследствии продать на рынке труда. А дальше уже от человека зависит, в каком направлении он будет развиваться, углублять свои знания.
Выпускник теологии может работать преподавателем и преподавать большое количество дисциплин: не только ОПК, но и древние языки, которые у нас мало кто знает, и другие дисциплины. Может заниматься с детьми в различных учебных заведениях – в детском саду, в подготовительных учебных заведениях, в школе гимназического профиля, в учреждениях дополнительного образования. Может заниматься и со взрослыми людьми на разного рода курсах, может быть консультантом по различным вопросам, связанным с Православием, с наследием русской культуры – будь то храмовая архитектура, рукописи, иконопись. Можно связать свою жизнь с церковным творчеством – церковным пением или иконописью. Можно пойти в администрацию, управляющие структуры, в СМИ –
проповедовать через газеты, радио и телевидение, можно заняться религиозным туризмом, организовать свои туристические или бизнес-проекты. Сейчас существуют и православные пошивочные мастерские, и православная кухня – всё, что угодно, с лейблом «православный». Это сейчас очень популярно.
С одной стороны, это плохо, потому что есть люди, которые на этом спекулируют – просто зарабатывают на этом, не имея никакого отношения к Православию. А православные люди часто боятся идти в бизнес. Но на самом деле – почему бы и нет? Если ты человек с адекватным христианским мировоззрением, ты должен проповедовать. Так что теология дает очень хорошую базу для дальнейшего развития в жизни. И я знаю конкретные примеры выпускников отделения теологии, которые очень успешно работают в разных областях. Просто надо самому быть деятельным и предприимчивым, а необходимые знания на отделении теологии дадут.
– Сейчас в мире много «фейковой» информации, особенно в интернете. Многие, особенно молодежь, в основном черпают информацию из этой «паутины». Молодым людям кажется, что они самые продвинутые, самые мыслящие, потому что они не смотрят телевизор, не читают газеты, они сидят в сетях и думают, что идут своим путем. А на самом деле они послушно идут, как овцы, одним стадом туда, куда нужно информаторам…
– На самом деле фейк есть везде – и в официальных источниках информации, и в менее официальных, и в теневых. Чтобы этому противостоять, важно иметь вкус к работе с первоисточникoм. А вкус к первоисточнику может быть привит только тому человеку, который, как сказано в Евангелии, жаждет правды. Только такая жажда может заставить человека потрудиться для получения истинного знания. Отличительная черта фейка в том, что это «знание в коробке» – ты его получаешь легко, в готовом виде, и не нужно даже трудиться над распаковкой. А над настоящим знанием нужно трудиться.
Порой приходится делать непростой выбор, когда нужно принять какую-то мысль, которая не согласуется с общим мнением. Идти против мейнстрима очень тяжело.
И человек, который работает с первоисточником, – всегда в той или иной мере человек сомневающийся. Это очень опасно и в плане научном, и в плане духовном, потому что твоя работа – сомневаться. Ты не можешь принять знание из вторых рук, ты должен усомниться в хорошем смысле и дойти до всего сам.
– Как это совмещается с изучением богословия, догматов христианства, которые не ставятся под сомнение?
– Дело в том, что и догматы не были даны людям Богом в готовом виде. Отцы Церкви, которые эти догматы формулировали, не являются источником истины – они являются интерпретаторами истины. И когда мы изучаем историю христианской Церкви, мы видим, как эта истина формировалась, как эти догматы вырабатывались в ходе истории.
Вообще в готовом виде не было дано ничего, кроме Священного Писания, но и здесь всё достаточно сложно. У нас, к сожалению, мало работают с библейскими текстами. Даже в семинариях студенты не видят критического издания Библии, они даже порой не знают о его существовании. Это древнегреческий текст, в котором есть ссылочный аппарат – рядом с каждым словом есть сноска, и внизу написано, какое количество разночтений данного слова присутствует в рукописях. Ведь существует более пяти тысяч рукописей Ветхого и Нового Завета, многие из которых были открыты в ХХ веке.
Из нашего русского перевода Библии полноценное представление о первоисточнике мы получить не можем. Наши переводы были сделаны с византийских текстов, но в ХХ веке появились новые открытия, обновлялся сам текст. Современные библеисты находятся в постоянной работе – не над переписыванием текста, но над его анализом. Речь не идет о том, чтобы оспорить текст. Просто нужно понимать, что, как пишет святитель Григорий Богослов, «истина неуловима». К ней можно прикоснуться, но ее нельзя взять в руки. Когда ты работаешь с таким сложным текстом, у которого такой огромный ссылочный аппарат, ты понимаешь, что никогда не сможешь сказать о себе, что ты специалист по библеистике и всё в ней понял. Если ты так скажешь, сам текст тебя опровергнет. И это очень смиряющий фактор. Мне нравится выражение, что одни люди восхищаются интеллектом, а другие им пользуются.
И вот когда ты пользуешься интеллектом – это универсальное средство от прелести, потому что ты осознаешь, что ты вечный невежда. Как говорили древние, я знаю только то, что ничего не знаю.
– Сейчас в сфере высшего образования идут споры об учебниках. Один из профессоров Высшей школы экономики предлагает вообще отказаться от учебников: это вчерашний день, ведь есть же интернет. И не нужно ничего запоминать, даже таблицу умножения – главное уметь найти информацию. Что вы можете сказать об этой тенденции в современном образовании?
– К сожалению, часто к нам в Россию хорошие западные тенденции приходят в ужасно исковерканном, гипертрофированном виде. От того, что там приносит добрый плод, у нас ничего хорошего не остается. И здесь то же самое. Помню, когда я приехала в Данию, меня удивило, что у тамошних студентов учебный день в два раза короче, чем у нас. А всё остальное время они сидят в библиотеках и занимаются самостоятельно. Причем обойти это и пропустить эти самостоятельные занятия никак нельзя, потому что программа очень плотная и требуется очень много письменной работы – формулирования своего мнения на основании прочитанного материала. Я усомнилась, хорошо ли это, ведь студенты еще не всегда владеют методом поиска и отбора информации. Но оказывается, что если правильно построен учебный курс и в рамках сокращенной программы хорошо преподается база, то ты можешь более эффективно использовать время самостоятельной работы, чем часы, которые отсиживал бы на лекциях. Ведь уровень знаний и способностей у всех студентов разный, и более способные могут развиваться быстрее. Но это работает только в том случае, если хорошо преподается система. А это полностью зависит от методики преподавания и качественных учебников.
Поэтому, конечно, мы не имеем права отказываться от учебников и отправлять студентов полностью в самостоятельное плавание. Они еще не владеют методом различения информации. Тем более что сейчас, как мы говорили, огромное количество информации, в том числе и фейковой.
Но, с другой стороны, в этой тенденции есть и здравое зерно. Когда студенты сидят только на учебниках, им хорошо дается система, но, помимо этого, они мало что знают. В этом недостаток нашей системы образования. Высшее образование – это ведь как раз умение различать информацию, работать с первоисточниками и думать. Если тебе постоянно преподают по учебникам, как у нас в основном сейчас делают, то у тебя даже не возникает исследовательской задачи – заняться поиском и отбором информации. Это тебе просто не нужно. Кроме того, по большей части не разрешают оспаривать эту информацию. В Европе, если ты можешь поспорить с преподавателем, это тебе большой плюс. Там даже обязывают студентов спорить. Один из моих западных коллег, преподаватель библеистики, начинает свои лекции словами: «Я буду вам врать. Если вы умеете думать и хорошо знаете Библию, вы поймете, где подвох». И в конце каждой лекции он спрашивает, где у него была ошибка. То есть студенты всегда должны быть начеку, и это правильно, потому что это ситуация из жизни.
Хорошая, правильная информация никогда нам не дается легко, и к этому надо быть готовыми. Об этом и Евангелие говорит: Господь обличал фарисеев, которые преподавали людям готовые, «упакованные» знания, призывал людей думать.
– Как вы для себя определяете цель своей деятельности, главную идею вашей специальности? Для чего всё это нужно?
– Изначально мне это было просто очень интересно. Я хотела заниматься научными исследованиями, и мне стал открываться целый новый мир. Когда появляется вкус к получению знаний из первоисточников, ты становишься асоциальным человеком, и вернуться обратно ты уже не можешь.
– Что вы имеете в виду, называя себя «асоциальным человеком»?
– Не зря говорят, что в большом знании большая скорбь. Увы, это присутствует. Ты уже не можешь доверять вторичному знанию, тебе всегда хочется узнать, как оно есть на самом деле. Ты просто видишь вокруг себя некачественную информацию, и от этого больно – как человеку с хорошим музыкальным слухом больно слышать фальшивые ноты. Наверняка люди более высокого духовного развития умеют с этим жить, но мне до этого далеко. Поэтому ты просто начинаешь искать ту среду, в которой люди тебя понимают и в которой ты можешь видеть смысл своего существования. Этот круг, к сожалению, очень узкий, и приходится постоянно его искать.
– По этой причине вы часто бываете за рубежом?
– У нас в России, к сожалению, патристика и библеистика довольно слабо развиты в связи с материальными проблемами. Эти исследования очень затратные. Чтобы у нас были такие ученые, нужно финансирование, специально на это направленное. И еще должно смениться не одно поколение, чтобы пришло понимание необходимости этого, образовалась научная среда. Ведь в советские годы эти науки совсем не развивались, и сейчас всё только возрождается. К примеру, моя диссертация и диссертация моей подруги были первыми работами по классической филологии, защищенными перед ученым советом МГУ по христианской тематике. Вообще в классической филологии, причем не только в отечественной, но и в зарубежной, очень долго существовало предубеждение против так называемой позднеантичной литературы (II–V века). Это как раз период творчества великих христианских авторов. Он очень долго считался упадочным. Считалось, что если ты этим занимаешься, то у тебя плохой вкус, ты вообще ничего в филологии не понимаешь. Было принято считать, что именно из-за развития христианства литература пришла в такой упадок. Сейчас эти представления, слава Богу, уже изжиты. И православным ученым сейчас есть что сказать в мировом исследовании общеевропейского наследия. Ведь именно византийский период сформировал Ренессанс, а это уже основа всей европейской культуры. А европейская культура – это столп современной цивилизации.
– Анна, как правило, ученые-богословы – это мужчины. Как вы ощущаете себя на этом поприще среди мужских умов?
– В России, если ты светский ученый (а я светский ученый), ты можешь быть женщиной и заниматься исследованиями по патристике и библеистике. С одной стороны, это хорошо, потому что ты находишься вне непосредственного церковного влияния, можешь открыто задавать любые вопросы. Если бы, скажем, я была батюшкой и стала ставить под сомнение какие-то вещи, работать на приходе мне было бы сложно, потому что у людей возникали бы разные недоумения. Дело не в Церкви, а просто в человеческих отношениях.
Даже многим Отцам Церкви, которые в конечном счете были прославлены в лике святых, пока они жили и работали над своими творениями, приходилось претерпевать различные поношения, проходить через непонимание. В этом смысле быть вне непосредственной зависимости от Церкви хорошо.
Но, с другой стороны, есть и определенные ограничения. Церковные структуры работают успешно – тех же студентов Свято-Тихоновского университета, особенно мальчиков, посылают на стажировки, им везде дают зеленый свет. Мне как девочке с этим сложнее. В Европе всё проще – там, если ты женщина-ученый, тебе, наоборот, дается приоритет. У европейской комиссии, которая дает гранты ученым, есть обязательное требование, чтобы как минимум половина грантов уходила женщинам. Но могу сказать, что, к примеру, в Дании и Германии, где я часто бывала, всё равно подавляющее большинство исследователей – мужчины. Им чисто физиологически проще непрерывно и интенсивно заниматься наукой. Даже если у них есть семьи, дома жёны за них всё делают. А если ты женщина, ты должна быть не только блестящим исследователем, но и оставаться при этом женщиной, хорошо выглядеть, вести хозяйство. Нам, женщинам-ученым, нужно прикладывать больше усилий, чтобы выстроить отношения с коллегами, устроить для себя благоприятную нишу в мужском обществе.
– А вообще в православии теологическое образование для женщин – это новое явление?
– Я бы так не сказала. Изначально у нас в богословском образовании, еще при братьях Лихудах, была инициатива монастырского образования для женщин. Были такие женские монастыри. Но эта инициатива вскоре была закрыта. В Европе – то же самое. Женщины, которые в монастырях занимались переписыванием и исследованием христианских текстов, всегда существовали. Есть такие яркие примеры, как Мeхтильда Магдебургская, которая писала великолепные гимны и даже отправляла корректуру некоторых проповедей Папе Римскому, и он ни слова не мог возразить, так высок был ее авторитет. Таких женщин, конечно, было немного, но нельзя сказать, что это абсолютно новая тенденция. Можно вспомнить святую первомученицу Феклу. Как сообщает предание, она была соработницей апостола Павла. Ее произведения были известны, играли свою роль. Так что с самого начала христианства мы имеем примеры того, что женщинам не запрещалось учить и проповедовать. Образ Божий в человеке и у женщин, и у мужчин абсолютно одинаков. У нас разные функции в обществе, но достигать богоподобия мы можем и должны в равной мере.
Газета "Благовест"