Например, занятие живописью или фотоискусством развивает у человека художественный вкус и, в частности, учит его по достоинству ценить значение такого чудесного явления, как свет — обыкновенный вещественный свет, в лучах которого все может выглядеть столь нетривиально.
Если же человек еще и религиозен, если он христианин, и в особенности православный верующий, то природный, физический свет может стать для него ярким символом, метафорой, напоминающей о свете благодати Божией, преображающей этот мiр, и прежде всего душу человека.
Недавно я обратил внимание на два заиндевевших дерева, стоящих на нашем монастырском дворе возле деревянного забора. Одно из них было освещено лучами восходящего солнца, а другое, напротив, находилось в тени. И вид их разительно отличался. Одно искрилось мириадами снежинок. По его белоснежной кроне будто бы прошлась кисточка невидимого художника, расписав ее множеством красок с розовыми оттенками, а другое дерево … о нем почти нечего было сказать. Оно казалось каким-то серым, обыденным.
Каким бы ни был свет: солнечным, лунным (т.е. отраженным солнечным), или искусственным, он может служить напоминанием о благодати Святого Духа, которая является невещественным духовным Светом.
Если этот невещественный Свет Благодати, который по праву можно назвать и духовным теплом, и миром паче всякого мира, проникнет в душу человека (чаще всего не без активного содействия со стороны самого человека), то человек обретает полноту жизни, счастье, а лучше сказать, блаженство. И первый дар благодати заключается в способности человека увидеть собственные грехи и страсти и раскаяться в них. Ведь нераскаянные грехи и страсти, удовольствия от которых мы так любим, препятствуют Богу сделать нашу душу подобием Вифлеемской пещеры, где упокоился бы Богомладенец Христос.
Бог гнушается всякой нечистоты. И если Он видит желание человека избавиться от своей внутренней скверны — начинает ему в этом активно помогать.
К слабому, мерцающему светильнику человеческого разума Он прибавляет свет Благодати, и познавательная способность разума человека усиливается, пространство для мысленного обозрения увеличивается; невидимые прежде понятия (или смыслы) делаются различимыми, доступными для осмысления. Человеку открывается ведение его собственных провинностей и недостатков.
То же самое можно сказать и о других силах души: при наитии благодати сердечные переживания углубляются и очищаются, а воля становится тверже к добродетели.
Человеку, наставляемому и просвещаемому светом благодати, помимо разумения своих собственных грехов и страстей постепенно открываются и другие познавательные области, недоступные прежде.
Так он делается способным взирать на обыденный, порой, изрядно наскучивший мiр с его бытом, с его повседневной рутиной свежим взглядом ребенка, не переставая удивляться его формам и краскам, и самое главное, глубине смысла, то есть замысла об этих предметах.
Здесь уместно будет задать вопрос — а не присуща ли способность жить позитивными событиями внутреннего мiра, а также умение подмечать красоты окружающей действительности и находить в этом большое для себя утешение и радость, вообще всякому сколько-нибудь наблюдательному от природы человеку, наделенному талантом художественного видения, который, однако, не верит в Бога, не обращается к Нему за помощью, или верит номинально, не совершая дел веры?
Такая способность неверующему человеку, конечно, присуща. Однако она ограничена и искажена. Вспоминаются попытки провести искусствоведческий анализа иконы Святой Троицы преподобного Андрея Рублева, которые предпринимались в советское время, очевидно, неверующими специалистами-искусствоведами. В этих трудах мы находим рассуждения о красках, формах… и вопиющую неспособность добраться до сути, понять смысл образа.
Ведь без помощи света благодати Божией человек опирается лишь на свою психическую энергию, и в частности, на слабый свет своего разума, который, колеблясь от ветров различных страстей, дрожит и показывает очертания мысленных предметов искаженными, а многое и вовсе не позволяет узреть, поскольку для человека, не верующего в Бога, в Его благой Промысл о мiре, важнейшие понятия, которые могли бы быть доступны для разумения и переживания именно благодаря этой вере, оказываются совершенно недоступны, полностью, так сказать, выпадают из поля его мысленного и сердечного ведения.
Поэтому свет благодати Божией — благодати Духа Святого, — способный просветить нас, укрепить наши душевные и телесные силы и сообщить нам полноту жизни, имеет для нас такое исключительное значение.
В связи с этим и видимый, вещественный свет приобретает для нас значение глубокого символа, который призван напоминать о невещественном, нетварном Свете благодати Божией.
Иеромонах Мелхиседек (Скрипкин)