Едва не умер

Михаил Васильевич Нестеров был человеком довольно осторожным — провинциал-северянин, купеческий сын, он скромно шел к своему творческому Олимпу, много в себе сомневался. Тем удивительнее его смелость в выборе сюжетов для первых выставок у передвижников: «Пустынник», «Видение отроку Варфоломею». Что могло его ждать от «просвещенной» публики в те дни? Разве что осмеяние, но об этом ниже.

Подростком он крайне слабо учился — успехи были лишь по Закону Божию да рисованию. В училище живописи ваяния и зодчества Мишу отпустили уже просто с отчаяния: серьезное ли дело — купеческому сыну холсты марать? Другие родители и вовсе не пустили бы, но Мишу берегли как единственного, чудом выжившего сына. Понимали: жив — и за то слава Богу.

В семье Нестеровых родилось двенадцать детей. Все умирали во младенчестве. Выжили только Михаил и его сестра. Причем Михаил — чудом. Родился будущий художник 19 мая 1862 года в Уфе, десятым. До двух лет был он крайне слаб, чах на глазах. Малыша и в теплой печи пытались выхаживать, и в снегу закалять — толку не было.

Однажды Миша был очень плох, и в какой-то момент мать решила, что ребенок умер. Очередной её ребенок умер… Обрядили малыша, положили его под образа, а на грудь ему — икону почитаемого в семье святого Тихона Задонского. Кто-то из родных поехал к церкви — заказывать могилу возле могилы деда.

Дальше трагедия обретает черты фарса: приезжают родственники от тетки Михаила — та тоже потеряла младенца — и начинается спор, кому из двух детей лежать на кладбище ближе к любимому дедушке Ивану!

Пока родня препиралась… «покойный» Миша подал признаки жизни. С тех пор здоровье его стало крепнуть, и уже через несколько лет он был здоровым, довольно шаловливым ребенком. Мать всегда с особой любовью благодарила Бога и святителя Тихона за сына.

Итак, Мишу берегли, но не баловали. В уфимской гимназии учился он так плохо, что отец решает везти его в Москву — под присмотр строгих педагогов — в Императорское техническое училище. Но экзамена Миша не выдержал, был отдан для подготовки к поступлению в частное училище, где тоже учился неважно, но обнаружил талант к рисованию, стал получать дополнительные уроки, много занимался учебным копированием. В итоге через несколько лет директор вызвал отца и уговорил забыть о техническом училище — отдать сына в Училище живописи, ваяния и зодчества.

«Каково было именитому уфимскому купцу Василию Ивановичу Нестерову перенести этот удар судьбы! Сын его — «живописец»», — писал художник в своих воспоминаниях. Позже отец шутил, что признает сына «настоящим художником» разве что тогда, когда его картину купит Павел Третьяков для своей галереи. Ждать признания пришлось не так уж долго…

«Если Бога нет…»

Чтобы понять неожиданную смелость Нестерова в выборе сюжетов, представим себе религиозно-культурный фон его эпохи. Это было время, когда в культурной среде царило больше, чем просто безверие. Была своего рода попытка сидеть на двух стульях. Образованное общество понимало не хуже Достоевского, что «если Бога нет, то всё позволено», а значит, есть угроза существованию самого этого общества.
И мыслители XIX века пытались совершить эдакий логический кульбит: отвергнуть Бога, но признать существование «исторического человека Христа», чтобы выбрать и сохранить по вкусу что-то из Его морального учения — но при этом категорически опровергнуть Его Божественность, а следовательно, отменить и всякую религиозную жизнь.

Бесконечно популярны были немецкие философы, обсуждавшие историчность Христа — но лишь ради того, чтоб доказать, что Он не Бог.

Разумеется, такие настроения вызвали специфический идейный подъем в искусстве: ведь если нет Бога, кто-то же должен занять Его место и учить человечество уму-разуму. И этим «кем-то» конечно хотела быть творческая интеллигенция.

Граф Толстой «редактировал» и критиковал Новый Завет, художники-передвижники обличали пороки общества, в том числе церковного — все верили, что именно так проложат дорогу к светлому «общечеловеческому» будущему. До «светлых» лет кровавой революции оставались сущие десятилетия….

Пустынник

Можно ли было художнику в рамках таких представлений об искусстве писать монахов или святых, не рискуя стать белой вороной? Можно, если это картина вроде «Приплыли», обличающая или осмеивающая духовенство. А Нестеров пошел другим путем.

Он задумывает картину «Пустынник» — согбенная фигура монаха-пустынника в тихом, гармоничном пейзаже. На лице умиротворение, покой. Никаких бурных страстей, сожалений о «напрасно потраченной жизни» — ничего из того, что еще могло бы попасть «в струю» как отвечающее настроению публики.

Но Михаилу Васильевичу было не до настроений публики. После родов первенца умерла совсем юной его жена, оставив младенца — дочь Ольгу. Нестеров долго не мог оправиться от горя и самого себя ощущал среди друзей отшельником.

Первый раз он подступился к теме, написав картину «Христова невеста»: передал портретное сходство молодой послушницы с почившей женой, а взгляд послушницы — в сторону от художника, она уже не здесь… Написав «Пустынника», Нестеров словно вышел из затвора.

С лицом пустынника была интересная история. Автор с ходу поймал нужное ему выражение лица: тихий свет глаз «не от мира сего», полуулыбка… А коллеги-художники советовали написать поживописнее. Автор засомневался, стал вносить «улучшения» в уже готовую работу, испортил выражение лица, и в отчаянии стер всю голову — главную часть картины. Долго мучился, пытаясь найти прежнее выражение, корил себя, что потерял главное ради второстепенного… Наконец в спешке дописал и остался доволен: почти как было. Публика — на удивление — встретила «Пустынника» тепло, хотя среди собратьев-художников были и критики.

«Пустынника» приобрел Третьяков за 500 рублей — этих денег бережливому Нестерову хватило на долгую поездку по Европе. Художник больше всего был восхищен Италией, успел поработать над этюдами, но по возвращении на Родину снова берется за вполне русские темы. Именно в том путешествии он задумывает своего Варфоломея.

Толстой и Третьяков

Светское искусство еще принимало Христа — исключительно как Человека. Не всеми, но был с интересом воспринят «Христос в пустыне» Крамского. Правда, отчасти потому, что многие пытались увидеть в Нем едва ли не образ современника-революционера. Вызывали отклик и картины Ге.

Лев Толстой писал Третьякову, убеждая, что ему нужно непременно приобрести для галереи картину Ге «Что есть истина?» («Христос перед Пилатом»). Узнав, что Третьяков видел, но не купил у Ге картину, Толстой пишет в своем уже привычном учительском духе: «Простите меня, если оскорбил вас, и постарайтесь поправить свою ошибку, если вы видите ее, чтобы не погубить все свое многолетнее дело».

Духовно чуткий Павел Михайлович был иного мнения, но картину купил — просто из уважения к Толстому. А графу писал: «Вы говорите,… Ге дает Христа живого человека. Христа-человека давали многие художники, между другими Мункачи, наш Иванов (создавший превосходный тип Иоанна Крестителя по Византийским образцам). …но в «Что есть истина?» Христа совсем не вижу. Более всего для меня понятен «Христос в пустыне» Крамского; я считаю эту картину крупным произведением и очень радуюсь, что это сделал русский художник».

Толстому же нравился Христос в картине Ге — темная фигурка в углу композиции, а Его поучает и едва ли не тыкает рукой в лицо интеллигент-Пилат, весь в белом, приосанившийся в луче света… По сути, Толстой в религиозных вопросах сам вставал на место такого Пилата, такой «исторический Христос» был ему удобен.

Если Христа еще принимали в искусстве хоть как-то, то писать святых — это явный перебор с точки зрения «идейного» художника. Художник, бравшийся за такой сюжет, был бы заподозрен коллегами в слащавости и «заказухе».

«Явление отроку Варфоломею»

А Михаил Нестеров задумывает картину о детстве Сергия Радонежского. Этого святого почитают в его семье, и с детства художнику близка история об отроке Варфоломее — будущем святом Сергии, — которому долго не давалась учеба… Сюжет задуман в Италии, но нужно дождаться возвращения к родным русским пейзажам.

Нестеров, как и большинство художников своего времени, очень внимательно относился к натуре. Сюжет и композиция картины рождались в голове, а вот дальше нужны были этюды с натуры. Такую натуру художник нашел в имении Саввы Мамонтова — Абрамцево.

В Абрамцеве осенью 1889 года Нестеров пишет пейзаж для своей будущей картины. Там же — в соседнем селе — находит и модель для лица отрока Варфоломея. Художник вспоминал, что долго искал среди сельских ребятишек подходящего мальчика, но никто даже не приближался к образу, уже сложившемуся в воображении художника. И однажды Михаил Васильевич встретил… чахоточную девочку: тонкие руки, большие глаза, короткая после болезни стрижка. Договорился с матерью и на другой день пришел с этюдником.

Собрав материал, художник с воодушевлением берется за картину. Первый вариант закончить не удалось: Нестеров торопился, работал больным, упал в обморок и порвал свой холст.

Второй вариант закончил. Картину после некоторого торга и раздумий о цене вновь приобрел Третьяков, — уже за 2000 рублей — а затем автор представил её публике на выставке Передвижников. Здесь картина стала камнем преткновения.

Целая депутация художников и художественных критиков подошла к Павлу Третьякову на открытии выставки и требовала… отказаться от покупки картины! Художник вспоминал: «Павел Михайлович, молча выслушав обвинения, спросил судей (в их числе были Д. В. Григорович, В. В. Стасов, А. С. Суворин, Г. Г. Мясоедов), кончили ли они, и, узнав, что обвинения были исчерпаны, ответил им так: «Благодарю вас за сказанное; картину Нестерова я купил в Москве и если бы не купил ее там, то взял бы ее здесь, выслушав вас»».

Третьяков был человеком тонкого религиозного чувства. Но вскоре оказалось, что и неискушенный зритель мыслил сродни Третьякову: картина имела успех, несмотря на непонимание многих коллег по цеху. Более того. Оказалось, что тематика Нестерова и братьев Васнецовых близка многим, многих по-прежнему тянет к корням родной культуры — в том числе корням религиозным. Нестерова пригласят расписывать Владимирский собор в Киеве, а в собственном творчестве он всегда будет возвращаться к религиозным сюжетам. Даже после революции, когда это было попросту опасно.

Впрочем, обо всё в одном тексте не расскажешь. 

Продолжение следует...

Елена Фетисова