1990-ые – 2000-ые годы были трудные в нашем государстве. Время смуты и глобальных перемен, прокатившееся тяжелым катком больших и маленьких трагедий. Мы потеряли государство и «светлое будущее». Многие при этом – родных, близких, друзей. Многие остались без дома, без работы, без возможности учиться, без средств к существованию. Вся жизнь перевернулась, пошла по какому-то непредсказуемому, фатальному сценарию фильма ужасов и катастроф. Бандитизм, криминал, воровство, обман, подлог, свежие могилы любимых родных и знакомых обрушились на нас стремительным, трагическим, огромным водопадом, ввергли в какой-то психологический вакуум и ступор… Все прекрасное, лучшее, что было в жизни, обесценилось. Только пошлость, грязь, фальшь обрели фантастические размеры и волшебные возможности. То трагическое время сейчас мы образно называем «лихие девяностые».

Маленькой поначалу струйкой, потом большим потоком Россия потянулась в церковь. Многим требовались помощь, покаяние, молитва. Храм принимал всех, давая желанную надежду на исправление жизни, на мир и спокойствие, спасая многих от гибели, безрассудства и разрушения.

Вот уже 14 лет как нет с нами отца Владимира (Владимира Васильевича) Рудакова, но присутствует полное ощущение, что он где-то рядом, молится за нас. Ощущение реальное. И это не из области душевной патологии. Это из области духовной жизни.

Каждый верующий хоть один раз был на исповеди или беседовал со священником. Но иногда духовная потребность, сложная ситуация в жизни заставляют искать в церкви того, кто сможет…. Даже не знаю, что сможет: помочь, откликнуться, быть на одной с тобой волне. Что-то такое сможет, что даст ответ, а вместе с ним - в душе легкость, свободу, радость жизни, импульс к покаянию и очищению.

Очень трудно найти своего батюшку (духовника еще труднее). Душа страдает. Страдает и от простого недопонимания. Подбираешь слова, стремишься объяснить. Вдруг осознаешь, что не получается донести, раскрыть тревожащие чувства, мысли, не получается верно задать вопрос. Взаимопонимания нет.

Много батюшек очень замечательных, но, к великому сожалению, не всегда встречается тот самый, может даже единственный, кто именно тебе и нужен.

Общение с отцом Владимиром было непринужденным, естественным, простым. С ним не требовалось искать мучительно слов, чтобы выразить наболевшее. Он все понимал, находил нужные ответы. Одним сочувственным взглядом уже помогал. От него исходила какая-то мудрая сила, умная радость, умиротворяющая любовь, окутывающая, согревающая, поднимающая к жизни, приводящая к Богу.

Только сейчас я понимаю, какую великую, безоглядную веру надо было ему самому иметь, чтобы не упасть, чтобы не сломаться, чтобы помогать, а часто тащить на себе тот чудовищный груз, по сути, чужих страстей, ошибок, боли, вины, относясь к этому как к своему горю. Какую огромную любовь к людям он имел, чтобы выдержать и поднять к Богу все наши больные, искореженные души.

Слава Тебе Господи! Слава Тебе! Не оставил, послал Своего верного служителя, чтобы вывел нас к Свету Истины и Любви. Этот Свет окутывает нас по жизни, греет каждого, особенно в дни жестких испытаний. Моя бабуля (светлая ей память) всегда приговаривала: «Отругать есть кому, пожалеть некому». Он жалел не от жалости, он жалел от любви. Отца Владимира, его слов и взгляда нам сейчас очень не хватает.

На похороны отца Владимира пришло много людей. Но оставалось и много тех - горько скорбящих, кто были далеко, в других городах России, за ее пределами, и не могли (к глубокому сожалению) молиться рядом. Это духовные чада из Москвы, Санкт-Петербурга, Моршанска, Коломны, Лондона, а также из некоторых городов Германии, Америки, Голландии, Украины.

Его дочь Юлия по телефону сообщила нам о случившемся. Позже приехала в гости, привезла фотографии папы – на память о нем. Одна из них – всегда за стеклом на верхней книжной полке, над рабочим столом в большой комнате. Он с нами рядом. Когда что-то тревожит, к нему обращаюсь. Мы молимся вместе. И есть уверенность, что многие из его духовных чад, так же, как и мы, чувствуют его молитву.

А фотография эта очень выразительная. Ее сделал известный рязанский фотограф Евгений Каширин. Она запечатлела молчаливый, сосредоточенный, глубоко сочувственный взгляд отца Владимира. От этого взгляда исходит такое знакомое, немного грустное, сопереживающее участие.

Когда мы с мужем и сыном жили в Рязани (почти 30 лет назад – время перестройки в нашем государстве), то с батюшкой нечасто встречались, только по необходимости. Все были заняты своими делами и проблемами. Но всё же встречались. Вспоминается, как шили первый собственный подрясник отца Владимира (совсем без профессиональной помощи, но, явно, с Божией); как писалась для плащаницы фигура Христа, думаю, также первая в жизни батюшки; как ремонтировалась, реставрировалась икона святителя Василия Рязанского - одна среди первых, спасенных батюшкой и возвращенных в храм. Все это дорого для нас. С теплом вспоминаем байковую рубаху в черно-красную клетку, мягкую, удобную, долго верно служившую до дыр и ветхости, которую подарила матушка Тамара Александровна. Позже было много разных рубах - и дорогих, и красивых, но такой, столь полюбившейся у нас больше не появлялось никогда.

Поражала самоотверженность, самоотдача отца Владимира в обустройстве святого места, где он служил, в создании храмового пространства. Там все насыщалось, какой-то приятной душевностью, чистой благообразностью, стремящейся к необходимому простому, ясному совершенству.

Общение с отцом Владимиром было с обеих сторон ненавязчивым, доброжелательным, по-хорошему обыденным. Мы его очень ценили, уважали и любили. Вначале вообще воспринимали просто как прекрасного папу нашей Юли, самого лучшего папу на свете, работающего священником (Юля – старинный наш друг). И хотя он был для нас огромным авторитетом, могли (иногда дерзко осмеливались) в беседе, в разговорах противоречить. Глупые духовные младенцы тридцати лет отроду. А он терпеливо, учтиво и участливо нас выслушивал, не перебивал, не спорил, наверное, понимал, что еще не готовы, не созрели, не пришло наше время.

В душе терпким чувством отзываются строчки Федора Ивановича Тютчева:

«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…»

(Ф.И. Тютчев, 1869 г.)

Пишу и радуюсь (со слезами), что, наконец-то и до меня может быть хоть что-то из мыслей, слов и смыслов отца Владимира дошло.

Самое интересное то, что я всегда о нем думала с глубоким уважением и очень восторженно. Внутри меня, помимо моего желания, иногда проскальзывало сравнительное понятие, когда при встрече со священником (да простят меня все наши дорогие труженики, молитвенники священнослужители) в голове внезапно, неосознанно, молниеносно вспыхивала мысль: «Хороший, очень хороший батюшка, но это не отец Владимир». Но говорить или писать об этих мыслях при жизни отца Владимира казалось как-то неудобно. Очевидные вещи будто бы и не требуют своего подтверждения. Как это у Федора Тютчева замечательно сказано в стихотворении Silentium – «Мысль изреченная есть ложь …».

Но вот – печальное 24 декабря 2010 года... И теперь уже говорить теплые, комплиментарные слова об отце Владимире грустно, до боли грустно, но очень легко. И чем больше проходит времени, тем дороже, ближе становятся воспоминания.

Как-то в церкви после исповеди сын (ему 36 лет, он дважды папа) сказал: «Мам, напиши об отце Владимире». Это удивительно. Он его совсем мало знал, редко встречался и только до 7 лет. Потом мы переехали в другой город. Все остальные годы он про него мог в основном только слышать. Но именно сын, почти его не знавший, сохранивший где-то там, в глубинах сознания дорогие детские ощущения, предложил написать о нашем батюшке, чтобы выплеснуть в мир нашу огромную любовь.

Отец Владимир прожил не очень долгую, но трудную, красивую, счастливую жизнь. Всегда переживал, тревожился за судьбу России. Выходец из глубоко религиозной семьи, где служение Богу, людям было содержанием их биографии, он, как и все мы, прошел через Советский Союз и бесконечные споры на религиозные темы. Был пионером, комсомольцем. Но боль за русский мир, истина и правда о жизни – привели его к одному неизбежному, важнейшему и переломному решению. Оно не далось просто, быстро и гладко. Оно прошло через тяжкие испытания, мучительные сомнения, ведь на кону стояла уже прилично сформировавшаяся, завидно свершившаяся судьба. Он не мог не думать о дорогой своей прекрасной жене, об обожаемых им любимых дочках, их будущем. Он не мог их всех подвести. Но он и не мог наблюдать, стоя в стороне сочувствующим, когда рушится Россия, когда, понимаешь, знаешь, что нужно делать для спасения… Но ведь кардинально изменится вся твоя жизнь. Надо решиться на несомненные трудности, осмелиться взять на себя, может быть, непосильный груз, может и отдать свою жизнь…

И он решился, помолясь…

21 июля 1991 года, на летнюю Казанскую – был рукоположен во дьякона. 18 августа того же года, в день предпразднства Преображения Господня Владимир Васильевич Рудаков рукоположен в сан священника.

Став священником отец Владимир стал нашим батюшкой – для нас единственным в своем роде. Именно к нему мы обращались с разными вопросами и за советом, не боялись, не смущались говорить на разные темы, внимательно слушали учась. Под его заботливым руководством крестили своих родных. Именно ему мы обязаны ощущением того, что храм Божий для нас не чужой, ведь в нем служит дорогой, любимый, такой родной протоиерей Владимир.

Даже после его ухода из земной жизни и уже по прошествии 14 лет (мы уже возрастные пенсионеры с внуками), отец Владимир нас не бросает. Он где-то рядом, здесь, молится за нас.

Ирина Зотова, кандидат искусствоведения,

член Всероссийской творческой общественной организации «Союз художников России»