- А что, вы хотите, чтобы Бог прямо так и вмешивался в жизнь? Схватил за руку преступника? Испепелил насильника? Худое слово сказал — а у тебя язык отнялся? На чужую красоту загляделся — глаз лишился? Так это хуже любой тюрьмы будет, просто какой-то жуткий кошмар «добра»? Да неужели такого добра вам хочется?
- Нет, ну это вы слишком!...
- Вот вы претензии к Богу предъявляете, а сами что, святые? Никого не обижали? Никогда не обманывали? Всегда все правильно делали? Да не верю! А если бы вас при первом проступке Бог так наказал, что мало не показалось, понравилось бы? То-то и оно, что, как говорится, «любит Бог вора — любит и хозяина»: оба грешники, оба человеки, и у того, и у другого пути кривые, да только в одной точке пересеклись... Только вору-то любовь Божья болью будет, наворованное все нутро прожжет, странным огнем, нездешним: а тот, кого обокрали, может, где и цену поймет богатствам своим — сегодня как сыр в масле, завтра - фьюить, и нету!
- Но ведь Бог может...
- Что «может»? Может заставить человека сделать то, что тот свободно делать не хочет? Да кому же нужна такая доброта-то, под прицелом? Вот Он и не трогает человека, хоть и рядом стоит, плачет, а не трогает: знает, еще хуже будет, еще больше озлобится человек-злыдень, что не дали ему дело свое недоброе до конца довести. Знает Бог: нельзя полюбившего темноту на свет яркий сразу выводить — совсем пропадет, ослепнуть может, так и со злобой людской: вырви всю из сердца разом, и что останется? Когда сердце, как отравой, этой злобой насквозь пропиталось, сроднилось, срослось с ней? Что, всю душу одним махом вырвать? Нет, не дело. Вот и капает Он на сердце понемногу слезками-то Своими Божественными — глядишь, оттает сердечко, начнет от злобы отделяться, а потом и вовсе дела свои мерзкие возненавидит... Я вот как понимаю — зло — оно от худости, от слабости человеческой: хочется жизни красивой, знатной, хорошей — а трудно, долго ждать, работать много... Злое-то дело нехитрое — быстрое, так и маячит соблазном. Хотел человек добра, да пошел не той дорогой, и что было, растерял, а назад стыдно, гордыня не пускает — вот и катится все глубже и глубже, проклиная всех и вся... Иной раз, смотришь — остановится, вроде как призадумается, даже расплачется — себя жалко; а ему бы не себя-то жалеть, а прощения просить, помощи, чтобы из болота вылезти, куда его нелегкая потянула... И ведь Господь рядом стоит, ждет — но не вымогает: стучит в сердце — да не взламывает: сам должен дозреть, само должно родиться. Иначе — то же насилие, только не зла, а «добра». Только что же это за добро будет, если по принуждению, а не по сердцу?
- Так если Бог такой, ад откуда? Разве не Бог создал ад для тех, кто Ему не по нраву?
- Ад — он как ящик пустой. Ящик-то черный потому, что в него свет не проникает. Стенки — и тьма со всех сторон. Стенки — ведь это хорошо, чтобы зараза не распространялась. Не то, чтобы святые ада боялись, нет. Просто они смотрят на Бога - и радостно им, душа чистая, что у ребенка — а у тех, в ящике, глазки-то больные, злобные, уже не вылечить, на свет достань, только боль сильнее будет. Вот и создал Бог этот «черный ящик», это его милость к тем, кто другой милости знать не хочет... А на земле сейчас все вперемешку — и те, кто свету Божьему радуются, и те, кому он глаза режет: а вы говорите — Бог виноват, что зло в мире. Какая вина солнца-то, если человек сам глаза закрыл, видеть не хочет, надоело ему все, один хочет остаться, сам с собой? Вот и будет сидеть в ящике, там его никто трогать не будет, один останется... Бог все сделал, чтобы вытащить его оттуда — Сам человеком стал, Сам прошел мимо всех соблазнов, злоба людская ко Кресту пригвоздила — так Он до ада дошел, в этот «черный ящик» спустился, чтобы если кто еще не совсем ослеп — наверх вывести. Да только не все хотят, кто-то не верит, думает, обманут, кто боится, а кто и просто не хочет — попривык уже...
Протоиерей Павел Великанов, цикл программ