Ужас плена

В семнадцать лет человек полон надежд. Казалось, ничто не могло нарушить привычный уклад маленькой деревушки на Новгородщине, где родня чуть не в каждом доме, а домов-то тех в Баркове всего тридцать. Учиться почти не пришлось: помогала матери на колхозном поле. Малограмотные жители политикой не интересовались.

О Гитлере знали лишь то, что он похож на жуткого зверя с рогами и копытами, как в карикатуре, что ходила по рукам. И вдруг этот зверь напал на страну! Весь ужас нашего отступления, панику первых месяцев войны новгородцы испытали сполна. Мужчин забрали на фронт. Гражданской обороне «обучал» старый дед во время бомбежки: в мечущихся по полю женщин и детишек он швырял комья земли и кричал: «Ложитесь, дуры-бабы, убьет!»

В июле 1941 года трудоспособных женщин и подростков со всей округи направили на рытье окопов у военного городка Медведь. Спали женщины в пустых казармах, со страхом слушали близкую канонаду, но верили, что свои солдаты врага не пустят. Наши отступили ночью, тихо, не нарушив сон спящих…

Они проснулись утром от резких криков: «Партизаны!» и чужой лающей речи. «Партизанами» были, оказывается, Вера и сотни таких же брошенных на произвол судьбы подростков и женщин. Скованных ужасом беспомощных людей немцы выволакивали во двор, переписывали и отправляли по селам до особого распоряжения. Прячась в придорожных канавах, раздетая, голодная, добиралась Вера тридцать километров до дома. Шла как по чужой земле, не узнавая окрестности. Мир изменился как в страшном сне. Знакомая рощица у райцентра стояла – среди лета – без листьев, с обугленными стволами. Мосты немцы взорвали, а уцелевшие проверяли на отсутствие мин, прогоняя по ним жителей…

«Только бы добраться до дома, а там тепло, сытно, понятно», – твердила девчонка. Но и родные дома в деревне оказались будто вымершие. Наивные жители пытались укрыться от немцев на огородах, в вырытых наспех ямах. Немцы вытаскивали их, били непонятливых, забирали продовольствие. Особо доставалось семьям, из которых мужчины ушли на фронт защищать Родину. На такие семьи указывал староста, свой же, барковский житель. Это подлое предательство особенно поразило девушку.

Между двух смертей

На оккупированных территориях немцы ввели общую трудовую повинность. Фашисты готовили наступление на Старую Руссу, и им была нужна дармовая рабочая сила. Вот и погнали беззащитных, испуганных «второсортных» людей на расчистку плацдарма. «На три дня едете, ничего с собой не брать!» – объявили людям. До конца войны никто из них домой уже не вернулся. Впереди их ждали страшные испытания.

Вера ушла тогда в одном ситцевом платье, быстро превратившемся в лохмотья. Другой и единственной до конца плена одеждой было брошенное беженками пальто. Маленькая ростом, худенькая Вера вместе с другими женщинами выполняла тяжелую мужскую работу: рыла ямы, корчевала пни, пилила деревья. Их, как опасных преступников, охраняли собаками и вооруженным конвоем. Спали где придется, хорошо, если в старом свинарнике.

Ели тоже что придется, что найдут, варили падаль. С ними не церемонились, не кормили. Запомнила, как однажды немец из охраны бросил им, голодным подросткам, кусок хлеба.

Когда от непосильной работы и холода у Веры отнялась спина, ее показали доктору из своих же пленных, чтобы он дал заключение, сможет ли она еще работать или пора отправлять на свалку, как многих других. Было очень страшно. Но молодость тогда взяла свое, болезнь отступила.

Грязные, худые, голодные, они жили одним днем, не загадывая на завтра. Главное, чтобы при обходе не заметили вшей, потому что немцы боялись тифа и подозрительных сразу «выбраковывали», то есть убивали. Женщины тайком, сидя в туалетных ямах, отрезали свои волосы ножом. Они, совсем юные, просто хотели жить, потому что надеялись, что когда-нибудь закончится этот кошмар: их освободят наши войска или чудом удастся убежать. Но шли дни, месяцы, годы. Пленных перегоняли из лагеря в лагерь, сначала по своей, потом по чужой стране…

А ведь, если подумать, это были самые золотые годы их юности: шестнадцать-двадцать лет. Представить, как можно было все это пережить и вынести в том страшном перевернутом мире, нам сегодня просто не под силу.

Вере помогала… вера. Удивительным образом через всю войну пронесла она спрятанную на груди иконку «Вера, Надежда, Любовь и мать их София», единственную взятую из дома вещь, которую мама дала ей в дорогу. Может, именно она и сохраняла девушку во всех испытаниях, как и молитва матери.

Группе девчат, среди них была и Вера, удалось бежать из плена лишь в конце войны во время бомбежки под Кенигсбергом. Прятались под нависшим берегом Балтийского моря, как сама говорила, «между двух смертей»: с одной стороны – пули, с другой – морская пучина с плавающими в воде трупами.

Научилась состраданию

Как велика была радость исстрадавшихся людей, когда они услышали родную речь, увидели своих русских солдат! Но такими запомнились лишь первые минуты встречи. Узнав, что они из плена, на них смотрели подозрительно, разместили в отдельном доме под замком и вызывали на допросы.

Первым и единственным мужчиной в жизни Веры Дмитриевны был муж – Петр Дмитриевич, военнослужащий. Но и он, будучи не в духе, мог попрекнуть жену за плен. Уехала позже с мужем в Сибирь, где их не знают, от людских упреков. Но и там не оставляли в покое: за две недели до родов, когда носила сына-первенца, вызвали будущую мать в райцентр в органы.

Тыча ей пальцем в живот, следователь ухмылялся: «Немец». Когда муж вышел в отставку, поселились с двумя детьми в его родном рязанском селе Пощупово.

До выхода на пенсию безотказно работала Вера Дмитриевна санитаркой в травматологии Пощуповской больницы. Таких как она обычно называют «нянечка». На всех хватало ее терпения и милосердия. Годы страданий, гонений не ожесточили ее, а научили сострадать чужому горю. Люди помнят ее как хлебосольную хозяйку, ее рецепты заготовок на зиму переписывали себе. В доме всегда чисто, уютно, по стенам, помнится, висели иконы и картины, вышитые руками хозяйки. Зайдешь к ней на минутку и непременно засидишься. Она не скажет о других плохого слова, не судачит ни о ком. Зато любит замолвить словечко о людях добрых, бескорыстных, всегда готовых прийти на помощь, таких как старшая медсестра Нина Михайловна Страмцова, с которой много лет проработала в больнице.

А вот о своих болезнях не привыкла говорить, да и кому пожалуешься, разве только мысленно, стоя со слезами перед иконой Богородицы. Небольшой деревянный домик Кузнецовых стоял недалеко от монастыря, вставали и ложились под звон колоколов. Это и спасало, когда вспоминала еще одну неутихающую боль: сын, военный летчик, опаленный войной в Афганистане, умер в самом расцвете лет. Нет для матери большего горя, чем пережить своих детей. С того времени, как говорила сама Вера Дмитриевна, она ослепла и оглохла, сердце совсем сдало.

Последние годы Вера Дмитриевна жила на одних лекарствах. Помнится, проводит внучат – дочкиных детей, сядет с дедом и собакой Дружком на завалинке погреться на солнышке. Станешь ее жалеть – только рукой махнет: «Что было, то прошло, хороших-то людей на свете больше». Только вот нет-нет да и опять сон страшный увидит: будто сбежала она из плена и стоит на берегу моря. А наши – на другом берегу зовут, протягивают руки, и никак не добраться…

Ирина Иванова, газета "Благовест"