Для меня Достоевский остается сугубо современным писателем, сугубо своевременным. Когда я в 16 лет прочитала «Великое пятикнижие» Достоевского (т.е. романы «Идиот», «Подросток», «Бесы», «Братья Карамазовы» и «Преступление и наказание» – ред.), у меня было ощущение: «Бог Ты мой! Больше можно ничего не читать. Тут – всё!».

Разумеется, я продолжала читать. Но из той литературы, которая мне известна: будь то русская, будь то литература французская (а я воспитывалась во французском лицее), будь то английская литература – литература страны, в которой поселились мои родители и где я родилась и живу, – никто, даже Шекспир, не больше Достоевского!

В творчестве Достоевского абсолютно централен образ Христа. Этот образ, конечно, меняется, проходит через ряд стадий – но никогда писатель даже не мыслил отвернуться от него.

Образ Христа пока еще «на слуху» здесь, в России. На Западе, в Великобритании культура сегодня дехристианизируется стремительно. О христианстве говорят лишь в контексте «христианского мифа» – наряду с бесконечным количеством прочих мифов. Образ Христа в преломлении культуры XIX века, который знаком нам по текстам Ренана, – это такой «очеловеченный» Христос, по-английски – the Jesus figure. То есть это христианство, из которого изъято абсолютно полностью всякое чудо, все мистическое, все Божественное. Христианство при таком взгляде как бы суживается и превращается просто в милую, очень милую теорию прав человеческих, нравственных принципов.

Для Достоевского значение образа Христа невероятно лично. Мать его была очень верующим человеком. Мальчиком Достоевского водили в храм, возили в монастыри.

И даже когда юный Достоевский, будучи студентом, попал в либеральный западнический кружок Белинского, то Белинский в своих воспоминаниях отметил с полуусмешкой, как удивительно, что такой талантливый молодой человек (на тот момент уже автор «Бедных людей») начинает буквально рыдать, если ругают его Христа.

Это происходило несмотря на то, что Достоевский в тот момент отошел от церковной традиции, от чтения Евангелия – но образ Христа и тогда оставался для него абсолютно святым.

В юности наряду с революционными идеями Достоевский увлекался и так называемым новым христианством – «le nouveau christianisme». «Новое христианство» XIX века, как я уже упомянула, является изъятием исключительно нравственного учения из Евангелия. Образ Христа превращается просто в образ бродячего философа, проповедника, человека благого – «положительно прекрасного», как скажет Достоевский, готовясь к работе над романом «Идиот». Но это – не Богочеловек, о Котором говорит Евангелие. Богочеловечество Христа – непонятное для нас чудо. Мы можем пред ним преклоняться, но до конца понять ограниченным разумом не способны.

А новое христианство – упрощенное нравственное учение для «новых» людей – сынов эпохи Просвещения, которое оказало влияние на всю европейскую мысль и во времена Екатерины II проникло в Россию. Именно так представляют христианство на Западе и сегодня – те, кто еще думает о нем.

Образ Христа остается центральным для Достоевского, даже в последнюю, как он думал, минуту, когда писатель был осужден к расстрелу. Федор Михайлович ждал смерти на эшафоте во второй из пяти групп приговоренных, и лишь в последнюю минуту было объявлено, что смертная казнь заменена на ссылку.

И вот, отправляясь в ссылку, Достоевский встретился с одной из жен сосланных декабристов, Надеждой Фонвизиной. Она подарила писателю Евангелие, которое до самой смерти он читал и держал при себе. И в письме к Надежде Фонвизиной Достоевский как бы суммирует всю ту проблему с образом Христа и его собственной верой во Христа, которая для писателя оставалась еле-еле разрешенной вплоть до самой его смерти.

Вот отрывок этого письма: «Я слышал от многих, что Вы очень религиозны, Наталья Дмитриевна. Не потому, что Вы религиозны, но потому, что сам пережил и прочувствовал это, скажу Вам, что в такие минуты жаждешь, как «трава иссохшая», веры. И находишь ее собственно потому, что в несчастии яснеет истина.

Я скажу Вам про себя, что я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже, я знаю это, до гробовой крышки.

Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем больше во мне доводов противных. И однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен. В эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим; в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной…».

Вот исповедание веры юного, идущего на каторгу Достоевского. Что далее происходит? Всю жизнь у него остается некоторое смешение образов Христа евангельского.

С одной стороны, Достоевский в каторге и после каторги исповедовал уже Христа как Сына Божия. Но как мыслитель, как писатель он не мог отказаться вот от этого очеловеченного в духе Просвещения образа Христа – не Богочеловека, а лишь «положительно прекрасного человека».

Но страстные любовь и вера во Христа – пожизненны у Достоевского. И в своем «пятикнижии» он постоянно пытается в той или иной форме ввести Его образ. Чтение о воскрешении Лазаря в «Преступлении и наказании» – пример евангельского образа Христа, а во всей эволюции образа князя Мышкина прослеживается именно «очеловеченный» образ Христа. Отойти же вовсе от образа Христа писатель не может.

Достоевский-романист – это романист человеческой греховности и духовно-нравственного томления в реакции на эту греховность. В конце концов, каждый роман Достоевского – это сложное размышление о грехе человека и о смутном, сумбурном желании побороть его. Это особенно ощущается, конечно, в романе «Преступление и наказание». И всегда в его творчестве есть желание найти – это особенно видно в «Братьях Карамазовых» – желание найти обнадеживающий ответ, открывающий путь к преображению нашего падшего, греховного мира...

Ирина Кириллова, отрывок из лекции для студентов Рязанской православной духовной семинарии