Существует оно с середины XVII века, и, как множество других маленьких деревень, горделиво несет через века свою самобытность. Всю сознательную жизнь я с тоской наблюдаю за тем, как медленно оно угасает. Еле теплится, как последний тлеющий уголек в печи.

Иногда я закрываю глаза и представляю, что было бы, если бы я родилась не в этом времени, не с этими людьми, а гораздо раньше. Однако вижу подернутую легкой дымкой воспоминания, но все же привычную, картину. Испещренное морщинами, сморщенное лицо, как пишут в книгах, похожее на печеное яблочко, выбившаяся из-под светлого платка седая прядь и сложенные на коленях руки.

Она казалась такой же вечной и незыблемой, как тот придорожный камень в тени деревьев, на котором она сидела. Прогревшийся в густом летнем мареве, он до позднего вечера не отдавал свое тепло.

Каждый вечер в установленный срок она встречала здесь вяло плетущееся стадо овец, подгоняемое уставшим и насквозь пропыленным пастухом. Вокруг нее рассаживалась ребятня и замирала с широко раскрытыми ртами, слушая ее мерную неторопливую речь.

В пологих закатных лучах плясали клубы пыли, поднятые животными. И думалось, что так было и будет всегда, из века в век: вчера, сегодня, завтра, – города рассыплются в прах, люди родятся из пепла, а она всегда останется здесь. Такой, как мы ее запомнили.

Вместе с ней ушла целая вереница народных сказок и легенд, которые она умело нанизывала на нить повествования, словно яркие капли пахучего шиповника, сушившегося у нее за печкой. Она с легкостью сплетала завораживающие узоры своих рассказов. Теперь уже неважно, что из них было правдой, а что выдумкой. Впрочем, это никогда не было важно. Ведь суть этих незамысловатых сказаний не в том, чтобы донести до слушателя непреложную истину.

Теперь их отголоски можно услышать лишь в гулких раскатах грома дикой воробьиной ночью («Слышишь?! Это Илья Пророк мчится по небу на своей огненной колеснице, высекая грозные молоньи»). Или в шепоте листьев в лесу. Не каждый теперь сможет услышать эти отзвуки и различить в том, чем он дышит.

Порой мне кажется, что время поворачивает вспять, вычерчивая причудливые зигзаги. Поля, вспаханные тяжелым трудом в нелегкие послевоенные годы, вновь зарастают, превращаясь в непроходимые топи. Как знать, не моя ли прабабушка шла здесь за сохой, подогнув юбки, с одним из быков, упрямо выворачивающим шею.

А ведь совсем недавно (что такое 70 лет в сравнении с вечностью), в голодные военные годы, в этих болотах жутко завывали волки, отчего это место прозвали «волчихой». Здесь же, по рассказам стариков, скрывались дезертиры. Сначала они прятались за спинами жен, приносивших им еду, а затем начали нападать на чужие дворы, как те звери, в соседстве с которыми они поселились. Так же, как они, озверевшие люди жестоко убили женщину-председателя, постучав ненастной ночью в ее окно, лишь бы самим остаться живыми за линией фронта, окончательно потеряв человеческий облик.

Природа забирает свое, время затягивает старые раны. Вместе с людьми уходит память – самое ценное, что можно получить в наследство от пращуров. Достойно нести это наследие дано не всякому. Потому с каждым годом все больше становится слепых пятен на широком полотне времени. Есть на нем и зияющие черные дыры, и грубые заплаты. А мы все легче отказываемся от своих корней, от своей культуры, разменивая яхонты на стеклянную крошку. Тонкая связующая нить между поколениями натянулась так сильно, что, кажется, вот-вот со звоном оборвется, не выдержав налетевшего ветерка.

Когда-то прабабушка (та самая, что любила сидеть под деревом на камне) рассказала мне одну сказку, страшнее и загадочнее которой я не могла себе и вообразить. Давным-давно в лесной глуши, на стыке семнадцатого и восемнадцатого столетий, люди решили основать поселение. Издавна здесь бил родник. Он гремел так, что его было слышно по всей округе. По нему и дали смекалистые жители название поселку.

Двенадцать ключей ледяной, серебром искрящейся воды, от которой вмиг стыли руки и немели губы, спасали деревню от жгучей жажды летом и не замерзали даже в самые лютые морозы, разлетаясь стеклянными брызгами в разные стороны.

И, может быть, длилось бы это еще долгие лета и зимы, пока вдруг не прекратилось по чьей-то злой воле. Неспокойной темной ночью загулявший барин возвращался с подругой домой. Тройка вороных, прядая ушами и пофыркивая, переступала через ухабы, натягивая поводья и выгибая красивые сильные шеи. Послышалось ли что чутким лошадям или привиделось в неясном сумраке, но неожиданно они понесли прямо к роднику. Спастись не удалось никому: ни людям, ни животным. После этого каптаж наглухо заколотили. А родник замолчал, будто получил свою страшную жертву, о которой кричал многие века.

Слушая бабушкино незатейливое бормотание, я думала, что ни за что не нарушу данное ей обещание – никогда не загляну за ограду, где должен быть тот самый жуткий водоворот. Вот только совсем другой водоворот затянул все, что было любимо здесь многими.

Не оглядываясь кругом, знаю: там, где должна была быть разбита футбольная площадка, стоит лес. Заасфальтированные дорожки, на которых не один карапуз расцарапал себе коленки, прорезали глубокие разветвленные трещины, превратив их в щебень. И над всем повисла неизменная подруга здешних обитателей – тишина, нарушаемая редким петушиным криком.

Время ни к кому не осталось равнодушным. Люди, играючи заселившие поселок, так же легко его покинули. Остались от них лишь черно-белые выцветшие фотографии и горькие воспоминания небольшой горстки стариков.

А где же звон ведер поутру, возбужденные голоса людей, выезжавших в поля, репетиции молодежного хора, нестройный гомон малышни в детском саду и нескончаемый поток кипящей радостной жизни?

Кажется, что все это было вчера и сотни лет назад, когда деревья терялись высоко в небесах, как не запрокидывай голову – ни за что не увидишь верхушки, а облако можно было попробовать на вкус, ловя губами колкие кружева снежинок. Когда луговые травы пахли земляникой, а печеная картошка была вкуснейшим лакомством на свете. Когда радио передавало симфонии Чайковского, а часы с кукушкой показывали полдень. Когда кот, норовящий слизнуть свежие сливки, неслышно крался по домотканым половикам к столу, а за печкой мирно стрекотал сверчок. Когда в сенях витал кисловатый запах дрожжевого теста, а за поскрипывающей калиткой сладким запахом зацветающих тополей разливался весенний день. И каждый думал: мир никогда не нарушится и жизнь будет полной и яркой, как в тех старых бабушкиных историях. В том, что она сказала и о чем рассказать забыла.

Евгения Трушина, газета "Логосъ"