Не наш, городской суетливый.

Настоящий, созданный Богом закат. Тишь, режущая нервы, степь, запах сонмища трав. И стоящее на цыпочках огромное, красно-малиновое солнце. В диске солнца вставала на дыбы, резвилась со своим жеребенком отцовская лошадь.

Лошадь делала этот диск солнца единственно важным. Она открывала нам поэзию уходящего дня. Как говорил кто-то из великих святых – Бог, сотворивший мир - это величайший Поэт!  

Лошадь, не знавшая ни узды, ни ярма. Отец ездил на ней без уздечки. Его животные слушались без кнута, без принуждения. Лошади, которых он водил, были, казалось, умнее людей.

Я не жила постоянно с отцом. Я жила в городе, в котором он не мог жить. А моя мать не хотела жить в деревне.

Мои дети вместе со мной тоже ездили к моему отцу.

Моей Ане было два года. Она лежала вечером на траве - вокруг была бескрайняя пустыня естественного, живого пространства. Над ней горели юные робкие звезды. Она играла в гриву белой лошади - Зорьки. Сама Зорька стояла, расставив ноги так, что Аня лежала у нее между копыт. Лошадь опускала голову ниже, чтобы ребенок мог играть ее гривой.

Я была совершенно спокойна. Если Зорька следила за детьми, то я могла отдохнуть. Лошадь была умнее и заботливей меня.

Но у нее тоже был жеребенок. Он тоже хотел играть с девочками. Жеребенок был еще глуп. Он не рассчитывал сил. Поэтому Зорька отгоняла сына, когда он, играя, догонял детей.

После такой вечерней игры дети падали на кровать. И говорили: "Какая же жизнь хорошая!..."
...

Сначала, когда я росла, не понимала, почему мы не можем поехать, как все соседи купаться на речку.

Днем отец говорил:
- Жарко. Колюня (мерин, которого запрягали в телегу) устанет от жары.

Вечером, когда становилось прохладнее, он говорил:
- Оводы. Колюню закусают.

Иногда я роптала в душе: зачем вообще нужен конь, если на нем не ездить купаться? Но потом я рассмотрела коня у соседей, на котором ездили всюду. Честно говоря, я заплакала: конь был весь покусан, он чувствовал себя обреченным. Его глаза были несчастны.

Мы все, члены семьи моего отца, уважали и лелеяли, как и мой папа, его лошадей.

Что мы все от этого имели? Удивительный мир, который не найдешь нигде. Лошади открывали нам свой параллельный способ бытия - особую гармонию. Счастье быть на этой земле.

Мой дед, отец моего отца, однажды, сидя у печки, покуривая трубку со своим самосадом, сказал, что в нашей семье много поколений мужчины водили лошадей. Содержали свои табуны.

Это были сильные мужчины. Темные, небольшие, поджарые, которые в одиночку поднимали и тащили груз, который без них могли поднять лишь четверо. Если они поднимали свои глаза, то собеседника завораживал поток чистоты из синих сапфировых глаз.

Так и у одного из них был табун. Случилась революция. Потом был затеян колхоз. Нужно было отдать табун в коллективное хозяйство.

Горел дом, горело добро. Хутор - дотла.

Бездомные, они шли ночью в степь. И никто больше не видел моего прадеда и его лошадей. Уже век прошел.

А мы так и не знаем, где они...

Юлия Долматович