«Я никогда не курил» – признается пациент, умирающий от рака легких. – Бога нет. Иначе бы в мире была хотя бы тень справедливости».
«Я стал калекой, сражаясь за свою страну. – Говорит двадцатипятилетний юноша. – А когда вернулся домой, увидел, что мои сверстники, откосившие от армии, развлекаются с девушками в ночных клубах. У них будут семьи, с которыми так здорово ездить на дачу по выходным. Бога нет. Иначе в мире был бы хоть намек на справедливость».
«Божественная справедливость». Именно так с древнегреческого переводится термин «теодицея», впервые использованный немецким философом Готфридом Лейбницем в одном из его сочинений. Попытки объяснить божественную справедливость предпринимались, впрочем, задолго до Лейбница и почти все они страдали одним существенным недостатком – беспомощной наивностью. И действительно, невозможно развивать идею справедливости, довольно холодную и жесткую саму по себе, расчитывая посредством этого проявить живое участие и утешить скорбящего и теряющего веру человека. Нельзя всерьез, не насилуя правды жизни, говорить девушке, оплакивающей сестру, что «Бог забирает лучших». Раковый больной не поверит тому оптимизму, с которым пышащий здоровьем врач, будет утверждать, что «жизнь после смерти гораздо прекраснее». Молодой ветеран только озлобится на того, кто с ласковой улыбкой напомнит, будто «Бог сугубо наказывает тех, кого любит», и пообещает ему «награду на небесах».
По-видимому, говоря о теодицее, следует отказаться от попытки утешения. Не нужно называть боль радостью, а беду – благом.
Так полезнее больному окажется тот врач, что вместо сострадания проявит чисто профессиональный интерес к его болезни и подаст горькое лекарство взамен анастезии. Так мужеству воинов, защищающих город, способствует не толщина стен, укрывающих от врага, а деятельный оптимизм командира. Ради самой Истины, будет лучше изобразить все как есть. В этом плане самым подходящим рассказом о божественной справедливости следует признать евангельскую притчу «о работниках одиннадцатого часа».
Рано утром некий хозяин вышел на рынок, чтобы нанять работников в свой виноградник. Договорились о плате: по одному динарию за день работы. «Выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и сказал им: "Идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам"». Нужно заметить, что эти работники уже не спросили о плате и не вступили в торг с нанимателем. На всяком рынке труда в первую очередь востребованы специалисты. Если люди не смогли найти работу утром, значит, работники из них были неважные. А потому, стремясь заработать хоть что-нибудь, цену своим услугам они уже не назначали. Выйдя на рынок около шестого и девятого часа, хозяин вновь нашел там праздных рабочих и рекрутировал их на свое производство. И все же в одиннадцатом часу на рынке осталось немало безработных. Можно предположить, что это были окончательные маргиналы. Тем не менее, для них тоже нашлись рабочие места в винограднике.
«Когда же наступил вечер, говорит хозяин виноградника управителю своему: "Позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых". И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: "Эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной?" Он же в ответ сказал одному из них: "Друг! Я не обижаю тебя; не за один ли динарий ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив от того, что я добр?"»
По справедливости работники одиннадцатого часа должны были получить только одну десятую часть динария. Они ее и получили.
Остальные девять десятых хозяин попросту подарил им в качестве милости, ради их голодных детей. Доля милости в динарии работников девятого, шестого и третьего часа все уменьшалась. Милости же к работникам первого часа не было вовсе. Но закон справедливости не нарушен, ведь требовать дара нельзя.
Тот, кто хорошо поразмыслит над этой притчей, перестанет сетовать на отсутствие справедливости в мире. Бог – это Абсолютная Полнота. Он не нуждается ни в чем. А потому, какие бы труды и подвиги ни понес человек, он не может оказать Богу даже малейшей услуги. Иначе говоря, Бог никому из нас ничего не должен. И стало быть, человек, даже если жизни его на этой земле был всего один день, уже получил больше, чем мог заслужить.
Последовательные размышления о божественной справедливости могли бы привести нас к неутешительному выводу, согласующемуся с «первой благородной истиной буддизма»: мир есть страдание. Этими словами основатель первой мировой религии хотел разрушить фундаментальную иллюзию человечества, освободить его от завышенных ожиданий по отношению к миру. «Убиваешься, что вчера тебя ограбили? Считаешь это карой небес за что-то совершенное тобой? Утешься. Небеса не обязаны тебя опекать. А потому то, что тебя ограбили, не странно. Удивительно другое – почему тебя не грабят каждое утро? Младенцы умирают? Это нормально. Ненормально то, что многие младенцы доживают до старости. Пойми это и не ищи беды в том, чего лишился. Найди радость в том, что приобрел. Каждый родившийся уже счастливчик. Неудачники не родились».
Но в отличие от буддистов, упразднивших само понятие «Бог», мы знаем, что Бог есть и Он не просто справедливость. Он есть Любовь, то есть Сила, Которая дает, а не воздает, «хочет милости, а не жертвы», а потому не стоит переводить общение с Ней в плоскость судебно-правовых отношений. Теодицею мы променяли на надежду. Давно. Две тысячи лет назад.