«На том свете отдохнем», – формулировала тему проще одна знакомая. Ведь неплохое обещание! Сейчас тебе сложно: быт заел, работа вымотала, дети замучили – ну, ничего, трудись, тяни лямку, скоро будешь вознагражден… И вот однажды я опытным путем обнаружила, что сказанное Христом можно трактовать совсем по-другому!
Дело было вечером, после довольно суматошного дня. Я бродила по дому и роптала в бешенстве на детей и мужа: «Только утром мыла пол, а они! Только вчера убрала, а они! Я на работе проект сдавала, бегала за справками, в магазин и на занятия, а он! Он не нашел времени починить машинку!» Замечу, что не только легкость, но и ядовитость «в мыслях необыкновенная у меня» – особенно на поприще раздумий о собственных подвигах и обидах, поэтому буквально через пять минут я уже взошла на высоты предельных обобщений («все они негодяи») и спустилась в пропасти самых радикальных решений («не ходите, девки, замуж»). В ярости надраила сантехнику в ванной, с грохотом разобрала посуду и под тяжестью этих новых орденов на груди «образцовой хозяйки» так расстроилась, что решила даже поплакать.
И всё бы шло гладко, по сценарию «героическая жена и неблагодарные домочадцы», но я немного переиграла. А именно – решила сама себя поутешать.
Мол, не расстраивайся, Лена, «Христос терпел – и нам велел». Но тут, впустив в сознание имя Христа, я внезапно вспомнила и Его слова. Вот эти самые: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вас». Стоп, что? Не «награжу». Не «разгружу». Даже не «помогу». «Успокою!»
Успокаивают плачущего без повода ребенка, женщину в истерике, не в меру нервного студента на экзамене… Зачем трудящемуся успокоение? Зачем оно «обремененному»? Ему помощь нужна и поддержка, отдых, в конце концов, а не чтобы его успокаивали. Нет, ну, не правда ли? С точки зрения обычной человеческой логики – всё так.
А Бог предлагает… покой. Успокоение. Да еще и велит: «Возьмите иго Моё на себя и обретете покой душам вашим, ибо иго Моё благо и бремя Моё легко». Ну, вообще.
Но ведь сказано так, сказано Самим Христом, значит, это не может быть бессмыслицей? Пришлось спускаться со своих вершин обобщений и вылезать из пропастей отчаяния на твердую почву спокойного обдумывания. А сев обдумывать, я первым делом обнаружила, что мне нормально. В смысле, я не смертельно устала и не в обмороке от напряжения, как мне казалось всего несколько минут назад. Я мысленно прокрутила перед глазами день: да, он был довольно продуктивным и сложным, да, пришлось поработать, понервничать и побегать, однако же я жива. Есть силы подумать, выпить чаю и почитать перед сном. Есть и приятные воспоминания: сын принес пятерку по одному сложному для него предмету, дочь вечером пирог на завтра испекла, другая закладку мне в книжку смастерила, муж днем завозил в кафе и помогал смотреть за младшим… Осознав своё не вполне «предсмертное» состояние, я вернулась к фразе из Евангелия.
Итак, «труждающиеся и обремененные», «Я успокою вас». Стало интересно, как эта фраза звучит в греческом варианте. Здесь греческое слово «ἀναπαύσω» (анапаусо) переведено как упокою (успокою): по сути – приведу в состояние покоя, остановлю (знакомая нам «пауза» – того же корня).
Но кого же требуется успокоить (и, получается, «притормозить»)? Вероятно, того, кто сам себя осознает как «труждающегося» – то есть подвижника, а не простого обывателя, живущего обычную жизнь и работающего в целом наравне со всеми. Человека, слишком распалившегося мыслями о собственных трудах. Того, кто вдобавок считает себя из ряда вон «обремененным» обязанностями или «неблагодарными» домочадцами. Того, кто видит жизнь исключительно как бремя, но чье настоящее бремя – чугунная корона его «утружденности» и «праведного гнева».
Вот вместо бремени этой самовольно водруженной на голову короны Христос предлагает Его иго и бремя – иго смирения. С этой точки зрения понятнее, почему же «бремя Моё легко»: ведь действительно легок взгляд на жизнь у смиренного человека! Человек со смиренным устроением – это, среди прочего, тот, кто избавился от серьезности и пиетета в отношении себя любимого. Смиренному недосуг подсчитывать, насколько больше всех он «перетрудился», ему неинтересно копаться в мыслях о собственных «подвигах», он с миром смотрит и на предстоящие дела. Смиренного не гнетёт корона его «подвижничества», ведь, работая, он не зацикливается на масштабах работы и уж тем более не склонен преувеличивать эти масштабы. И «бремя» такого взгляда на жизнь действительно легко.
Немножко помню это состояние из юности, когда я пару лет жила в монастыре. Я не была, конечно же, смиренной – ни тогда, ни сейчас. Но неофитская неотесанность поневоле заставляла «не мнить о себе». Я и не мнила до каких-то пор. Помню, что в то, первое время могла в буквальном смысле горы свернуть: встать пораньше на службу, накормить толпу паломников, перемыть посуду, поработать на кухне или что-то убрать, снова пойти на службу, потом на кухню, потом полночи что-то драить перед праздником и еще духовную литературу почитать. Легко! И никакой истерики, никакого надрыва от сознания «несправедливости» собственной доли и чрезмерности трудов.
Конечно, отчасти это простая физика: в юности трава зеленее, тело здоровее. Но, безусловно, – и «лирика» тоже. Настрой. Легкий взгляд на собственную роль, то есть – смиренный.
Кстати, тогда же, в юности, я хорошо помню и период, когда внутренне пожаловала себе корону героини – и резко кончились силы, испортилось настроение под бременем мыслишек: «А вон та сестра вообще не работает, и ей хоть бы что, несправедливо!» Потом «выплывать» из этого состояния пришлось довольно долго и уныло.
Но в этот раз, кажется, я чуть быстрее вынырнула. Додумала мысли. Допила чай. Поняла, что жизнь прекрасна вообще-то.
Елена Фетисова,