Так делали моя бабушка и прабабушка, и мама, кажется, тоже. Они начинали готовиться, пока были сравнительно молодые и в своём уме. Впрочем, из ума они и не выходили.
Такая традиция. После покупки платья всё в жизни остаётся: так же можно продолжать есть, пить, веселиться. Но… оно уже висит у тебя в шкафу, и каждый день ты думаешь о том, в какой одежде предстанешь перед Господом.

У бабушки ещё был заготовлен покров и всё остальное, вплоть до посуды на поминальную трапезу.

Это были шацкие казаки, крестьяне. Им было дано великое благо – земля, заслуженная в бранных трудах предками. Своя усадьба, по образу и первому завету человека с Богом.

Дед и бабушка не мыслили себе переезда в город. Они жили в своем, веками им принадлежащем малом мире, посреди самого что ни на есть чёрного чернозема, и слобода их называлась Чёрной. Там было очень низкое небо и очень яркое солнце, и очень густые ивы у околиц.

Мне кажется, лет в сорок пять бабушка купила себе это платье. А потом и всё остальное. И все свои годы и десятилетия до смерти их даже меняла и прихорашивала.

Я не представляю её накрашенной, с завитыми волосами. Она умывалась только водой. В её доме всегда пахло чистой ключевой водой. Она красиво подвязывала косынку, соблюдала внешнюю чистоту своего малого мира и собирала остриженные волосы, которые обязательно нужно было похоронить вместе с ней. Рассказывала мне порядки, а потом долго смотрела на мою макушку и говорила: «Эх, глупая еще… потом поймешь». Бабушка в любом возрасте мне казалась очень красивой. Это была не искусственно созданная, а настоящая красота силы, уверенности, прямоты и детского добродушия.

Я никогда не задумывалась, что она чувствовала в те годы. Я же её видела в постоянной радостной и кипучей деятельности: сегодня не знаю людей, которые могут столько земли содержать без механизации, с одной тяпкой, в таком порядке. А она еще пела песни, которые сама же и сочиняла, сидела иногда по вечерам с подружками. А потом… смотрела на платье. Мне в голову не приходило, что у нее могло тогда быть на уме.

А теперь я знаю. Это когда ты бегаешь, как белка, по колесу жизни, а потом случается болезнь или еще какое событие, которое тебя остановит. Ты идёшь в храм, и не один раз. И вдруг душа как бы пробуждается, и говорит внутри неё тебе тихий голос: «Чадо! Я расскажу тебе твою жизнь, и за чем ты бежал все эти годы…». И тогда наступает он – день, когда мы вступаем в фазу подготовки что ли... День, когда после очередного Причастия мы встречаем своего Ангела с бархатным и блестящим крылом. Это очень тихая встреча. Такое ощущение, что с этой встречи начинается осмысление опыта жизни, примирение с ним.

И ты идешь и выбираешь её – одежду для Господа. Чистую, ни разу никем «не надеванную». И понимаешь, что в те моменты думала и чувствовала бабушка.

Дом, который построили моя бабушка с дедом, всю жизнь живёт в моих снах. Там по-прежнему чистота и свежесть. Каждое утро сначала я просыпаюсь в нём, встречаю солнце, светящее сквозь белую занавеску и красный физалис, радуюсь той ясности жизни, а потом уже просыпаюсь в своей городской квартире. И точно знаю, что однажды, проснувшись там, там и останусь.

Я много чего видела, как делает бабушка. А поняла смысл только сейчас.

Я знаю, сейчас не в моде внимание к своей кончине. Считается, что так можно её "накликать". Это не так: ведь зима приходит в любом случае, а не от того, что осенью покупаем шубу?

Зачем мы хотим себя обмануть? Человек рождается и умирает естественным образом. И была культура жить с этой данностью, оставаться осмысленным человеком.

Ведь если повлиять на своё рождение мы не можем, то уход – это подготовка, причем не быстрая. Осмыслить тропинки и дорожки своей жизни, своё путешествие, свой урок, передать по возможности ценности, в первую очередь, духовные. Не надо бояться и нам, грешникам. Надо только успеть понять, зачем жили перед Господом.

Смерть – всего лишь однокоренное слово со словом «смирение». Перед Богом, который даёт нам жизнь земную во временное пользование. И потом берет за неё ответ. Суд будет для каждого. Поэтому женщины нашей семьи, почувствовав первое осмысление возраста, когда дом построен, а дети выросли, покупали себе наряд для Господа. И смотрели на него. Иногда плакали, вспоминая своих ушедших раньше детей, каясь в грехах юности. Иногда испытывали благодать. Заранее как бы стояли на Суде, читали своё личное Шестопсалмие. И это было нормальным.

Праведные княгини в этом возрасте уходили от трудов в монастырь, иногда сами их и основывали. Да-да, с тем же чувством, с каким крестьянки шили и готовили то самое платье.

Жить можно после ещё долго и почти как раньше. А вот думать, действовать и поступать беспечно уже не получится. Уже в этом возрасте и не надо. Уже не так хочется в жару в воскресный день на речку вместо храма. И не так уж длинна служба. И есть так до обеда не хочется.

И вы не представляете себе, как вкусен кофе по утрам, как ароматен хлеб, как радостно каждое слово, когда красивое, вышитое бисером или кружевом платье висит в чистом, лишённом бытовой суеты, отделении твоего личного, никем более не открываемого шкафа. И в это время мужчины строили себе пристройку, чтобы спать в своей половине дома. А вот как готовились они, я не знаю.

Знаю одно: нас постоянно хотят сбить с этого естественного уклада. Нам показывают бабушек, которые не молятся, а молодятся, ходят на дискотеки. Да и дедушки не отстают. А ведь с середины жизни у неё появляется другой, очень важный смысл. Наверное, самый важный.

Юлия Долматович