Действительно, мой путь к Богу простым не назовешь. Отмеченный благими порывами, вспышками раскаяния, умиления и всепоглощающей любви ко Спасителю и Божией Матери, этот путь полон также и сомнений, отступлений от Истины и горьких периодов неверия.
Становясь на стезю воцерковления, я была твердо уверена лишь в одном: я крещеная. У меня была крестная, к которой мы с мамой ходили в гости. Она поила нас чаем с пирожками, но этим ее попечение о крестнице и ограничивалось. Помню, как мама утром и вечером читала краткую молитву пред иконой Богородицы, вставая из-за стола, благодарила Господа за «хлеб наш насущный», на Пасху пекла куличи и посещала храм – единственный действующий в городе.
Но все это меня как-то не касалось. Я жила жизнью, далекой от Бога.
Мои школьные годы пришлись на период хрущевского богоборчества. Десять заповедей нам заменял Моральный кодекс строителя коммунизма, а скрижалями служил фанерный стенд, размещенный на площадке школьной лестницы.
Каждый раз, взбегая по ступеням, я спотыкалась взглядом о затверженные постулаты: «Кто не работает, тот не ест», «Человек человеку друг, товарищ и брат»… Были там слова о честности и нравственной чистоте, о взаимном уважении в семье, только о Боге, чьи заповеди краеугольным камнем лежали в основании Кодекса, не было ни слова. Не было Ему места и в «ячейках» коммунистического воспитания – октябрятстве, пионерии, комсомоле. Мы не ходили с антирелигиозными лозунгами, подобно первым пионерам, но в Бога не верили и вместе с соседскими девчонками втихаря посмеивались над их бабушкой, которая каждый вечер клала земные поклоны перед образами.
А Господь терпеливо ждал моего обращения, не давая свалиться в пучину окончательного безверия. Слово Божие парадоксальным образом проникало в душу через институтский курс научного атеизма, через брошюру «Крылатые слова Библии», перед его живыми семенами было бессильно колючее терние антирелигиозной пропаганды. Иначе, чем объяснить мое неодолимое желание окрестить детей? Что я и сделала втайне от мужа – человека, облеченного должностью и скованного запретом на участие в церковных Таинствах.
Всевышний время от времени подавал мне знаки Своего присутствия в моей жизни. Сколько раз я по молодости и глупости попадала в жизненно опасные ситуации и выходила из них целой и невредимой!
Но переломный момент наступил вскоре после смерти мамы, когда я заказала в ближайшей церкви панихиду на 9-й день. В опустевшем после Литургии храме нас было трое или четверо – родственники усопших. Тишина подчеркивала сакральность происходящего, если бы ее не нарушали звон ведер и громкие разговоры женщин-уборщиц. В какой-то миг батюшка прервал службу и строго вразумил расшумевшихся прихожанок. И тогда я своим обостренным горем восприятием вдруг поняла, что этот молодой, одухотворенно-красивый священник искренне верит в то, что делает. Что ТАМ действительно КТО-ТО есть. Думаю, тогда я и уверовала.
1990-годы принято называть лихими, но это были и годы массового обращения людей к вере. Я впервые исповедовалась и причастилась. Долго не могла подойти к первой исповеди, все выбирала батюшку «подобрее». Который же из троих? Наконец выбрала, но, как только очередь дошла до меня, он повернулся и ушел. Вот так Господь вразумил меня. Нечего выбирать! Каждый священник – добрый или строгий – достойный посредник между Богом и человеком. В этом я вскоре убедилась. Как любого новоначального, меня волновали не столько богословские, сколько бытовые вопросы: как поступить? что сделать? Иногда же просто хотелось выплеснуть накопившуюся в душе тяжесть. И каждый раз я встречала понимание, сочувствие, получала добрый совет. Я благодарна им всем, самоотверженным служителям Церкви Христовой. Я поминаю их в утренних молитвах и прошу прощения за то, что отнимала у них столько времени и сил.
Не помню уже, как в моем доме появилось репринтное издание «Закона Божия» протоиерея Серафима Слободского. Но я с головой ушла в полезное и увлекательное изучение мира православной веры, быстро привыкнув к «ятям», «фитам» и «ерам».
Выучила молитвы, прочитала, как сказку, Ветхий Завет, а потом, ничтоже сумняшеся, взялась за чтение Евангелия. События, изложенные в Новом Завете, были известны мне по светской литературе. Я и прочитала Евангелие как светскую книгу, больше следя за сюжетом, чем за смыслом, и… ничего не почувствовала. А ведь кто-то из святых отцов предупреждал, что нельзя давать людям сведений, до которых они просто не доросли, начинать нужно с самых простых вещей. Такой «простой вещью» стала для меня книга митрополита (тогда архимандрита) Тихона «Несвятые святые». Изданная миллионными тиражами, скольким людям она указала путь к Богу!
Многое дали мне разные миссионерские интернет-беседы, лекции и проповеди. Передачи православных каналов отвечали на насущные вопросы, приучали к ежедневной молитве. И вот уже Последование ко Святому Причащению перестало пугать своей объемностью, служба в храме – длительностью, а утреннее и вечернее правило стало необходимостью.
И тогда я вновь взяла в руки Евангелие. Читала каждый день по главе, ища толкование в Законе Божием. И непонятное становилось понятным, сложное – доступным, а на 37-м стихе главы 23-й Евангелия от Матфея меня буквально пронзило – сколько же человеческой боли было в словах Христа «Иерусалим, Иерусалим…», обращенных к людям, которые Его отвергли!..
Цитата из Юрия Полякова имеет продолжение: «…советский человек идет к вере трудными, порой замысловатыми путями и часто не доходит». Сегодня я еще не прихожанка, но уже и не «захожанка». Дерзну надеяться, что все-таки дойду.
Елена Максимова, газета "Логосъ"