Худрук Валерий Николаевич Шадский сидит в своем кабинете (аккурат за гардеробом), а в фойе бурлит детская жизнь, позже динамик вполголоса транслирует со сцены спектакль. Лишняя пауза, заминка, непривычный гул в зале – и он уже готов бежать на помощь актерам. Надо бы сразу процитировать что-то в стиле: «Кто хочет между вами быть большим да будет вам слугой». Но и лишнего пафоса – не хочется. Человека, который лет за десять до твоего рождения пришел в театр с мечтой делать мир лучше, хочется просто послушать.

- Говорят, художник всегда по сути рисует себя. А как Вам удается столько лет «рисовать» то, что волнует только в детстве? И то, что актуально для молодых «начинающих» родителей – как в Вашей постановке Сказки о глупом мышонке.

- Да... вот так! Сейчас, например, встать, открыть дверь в фойе, а там вся энергия детства и находится. И поскольку наши спектакли идут почти каждый день, то выходишь к детям и подзаряжаешься. Задашь какой-нибудь вопрос, а тебе в ответ такое выдадут, чего и не ожидал. И задумаешься…

Видите ли, у «простых» родителей ребенок быстро вырастает, становится взрослым – и все уходит. А здесь детство никуда не уходит, дети со мной каждый день...

- Иногда «простому» родителю хочется спрятаться и отдохнуть от шума.

- Да, иногда, конечно, устаешь. Нет вечного двигателя, даже металл и тот устает. Но опять же: лечи подобное подобным. Вот вроде устал от них, а потом придут они на спектакль, поговоришь с кем-нибудь из детворы – сразу все и проходит.

- Детвора эта сильно изменилась?

- Как сказать... Время сейчас такое – суматошное, сумбурное. И в детях столько всего, такая перегруженность информацией!

И знаете, все чаще находится ребенок, который боится идти в зрительный зал или начинает шуметь, чуть только пригасили свет.

Отчего это? Держат ребенка в чрезмерной строгости? Или на ночь сказки страшные читают? Или же он в семье один, в садик не ходит, а тут вдруг такое скопище народа... 

Впрочем, что малыши. Однажды девочка-подросток смотрела спектакль «...И наказание» – ей стало плохо. Стали с ребенком разговаривать – постепенно она успокоилась. Я позвонил маме – та: «Пусть ее папа заберет», звоним папе – тот кивает на маму. Мама с папой вместе не живут. Ну, все-таки собрали их к ребенку. Девочка на глазах ожила...

- Поделитесь с родителями «секретами» воспитания.

- Важно, чтобы родители изначально ставили себе цель: вырастить детей настоящими людьми. Как это сделать? Уделять им больше внимания. Не отмахиваться от детских вопросов. Потому что за этими маленькими «нелепыми» вопросами стоят гораздо большие вещи. Почему цветочек раскрывается? Или: куда уходит человек, когда умирает? На все надо искать ответы. Это достаточно трудно, но не надо бояться потрудиться на благо ребенка. Не физически, а именно духовно. Не лениться рассказывать о жизни и человеческих отношениях.

- А сильно ли отличается зритель в других культурах? Вам есть, с чем сравнивать – половину глобуса исколесили.

- Зритель на самом деле на наших спектаклях везде примерно одинаково реагирует. Но японцы удивили неожиданностью реакции. Вот, допустим, спектакль «Волшебное колечко». Он сделан в стиле ярмарочного гуляния, где простые вещи ― самовар, рукавичка, носок ― превращаются в персонажей. И вот показываем, как чулок становится змеей, а потом –Царевной Змеей. На руку надели чулок ― вышла змейка, переодели на другую руку, а с изнанки-то оказалась уже царевна в юбке, с короной. У нас дети воспринимают это как... нормальное чудо. А в Японии этот момент всегда вызывал аплодисменты. То есть они видят не только сюжетную линию, но способны оценить и оригинальность твоей выдумки. У них эстетический подтекст в восприятии.

Потом, когда читаешь о том, как воспитывается ребенок в Японии, понимаешь, что его учат созерцать мир, любоваться им.

Более того. Нам родитель одного юного русского зрителя как-то после спектакля рассказал, что работал на карьере в Сибири вместе с японскими специалистами. И там однажды наш водитель стал «чинить» японский большегруз – как иногда бывает, при помощи лома и, простите, той самой матери. С матом лупил кувалдой по каким-то гайкам.

Японский специалист кинулся – буквально на руке повис, что-то объяснял-объяснял... А потом просто заплакал и ушел. Представляете? Ему стало жалко машину, стало больно смотреть, как разрушают чужое произведение.

- А европейцы?

- Европейцы везде и всюду примерно одинаковы, большой разницы я не видел. Где-то зритель казался мне раньше внешне более воспитанным: чинно приходили, садились, молчали. Тихо хрустели чипсами и попкорном. Вместе с пережёвыванием потребляли и пищу духовную. Но обидно, конечно, когда насыщение искусством происходит на уровне физиологического наполнения желудка...

- Хотелось бы поговорить о границах в искусстве. У Вас всегда ювелирно соблюден какой-то тонкий баланс между современной зрелищностью и педагогическим смыслом. И без скучных нравоучений «в лоб». Расскажите: как найти границу между свободой творчества и пользой для души зрителя?

- Наверное, все лежит внутри творца. Граница зависит от того, какие цели мы ставим и как пытаемся их достичь. Я лично считаю, что Бог дал нам творческое начало, способность воздействовать на человека, чтобы делать его лучше. Искусство должно возвышать зрителя, приближать его к Создателю, а не опошлять, не опускать. И тут главное, как у врачей, ― не навредить. Не сделать пошлее, бесчувственней, жестче.

Мой учитель покойный, Михаил Михайлович Королев, говорил: «Театр ― это отражение жизни, увеличительное стекло. Но не в сторону реалистичности, а сторону изобретательности и фантазии». Вот ты на сцене изображаешь человека, которого ранили. Как? У него из «раны» алая ленточка вдруг – бац! Потом на этом художественном уровне придумываешь еще что-то: допустим, не обязательно натуралистично драться на шпагах, протыкать кого-то.

Актеры могут «фехтовать» в разных углах, как в свое время у одного из наших корифеев Гамлет с Лаэртом стояли в разных концах сцены, стучали шпагами, и было полное эмоциональное ощущение, что они дерутся.

Так вот, если вместо ленточки применить клюквенный сок, это будет реалистичней и конечно произведет впечатление. Но в следующий-то раз тому же зрителю нужен будет уже фонтан.

Если ты на сцене отрубил пальцы – в другой раз придется руку. Если пустил в ход нож, следом пойдет что – топор? Или бензопила. И так по наклонной, вниз.

Но наша-то задача в искусстве – прививать человеку его лучшие качества. Чтобы человек не озверел, не превратился в робота, чтоб не возникали нездоровые инстинкты. Иначе мы часто видим, как сюжеты из какого-нибудь фильма ужасов потом переходят в реальную жизнь – как калька.

- И Вы пытаетесь что-то этому противопоставить.

- Противопоставить... Понимаете, человеческий опыт передается от поколения к поколению через родителей. Даже в животном мире взрослая особь учит детеныша: по такой тропе не ходи, этого бойся... Представляете, лис фенек никогда не сожрет всех улиток разом с одного куста – чтоб не вымерла вся колония. Схватит две-три – бежит дальше: опыт. И потому в природе все органично.

Так вот передача человеческого опыта тоже всегда проходила естественно: родители и бабушки-дедушки передавали его с песнями, сказками... Но теперь родителям некогда. Все заняты – даже омолодившиеся бабушки – зарабатыванием средств. А детьми-то кто-то должен заниматься, опыт передавать, человеческие ценности. Вот, наверное, эта задача и не позволяет нам пошлить... Человека надо учить быть добрым, учить состраданию, учить понимать ближнего своего.

Хотя конечно на сцене никто не застрахован от каких-то скользких моментов. Театр – это коллективное творчество. Иногда импровизационное начало уводит артиста «не туда», к какой-то сомнительной шутке. Опять же, не каждому дано шутить, как не каждому дано понимать юмор. Но если грязная шутка вводится осмысленно, намеренно... Для меня это – не искусство.

- А как же позиция «Искусство – это самовыражение»? Мол, художник не подписывался никого воспитывать. Он просто творит, и что выразилось – то выразилось.

- Ох, знаете... Самовыражение – это, конечно, важно. Но важно и чтобы выражение не переходило, простите, в испражнение. А у нас же часто именно это происходит у авторов всевозможных «перфомансов». Я понимаю Ван Гог – тот в плену психической болезни отрезал себе ухо. Но он же из этого не сделал «художественной акции» – хотя был интереснейший художник. А тут тяга прочие части тела прибивать, отрезать, оголять – сумасшествие, как иначе скажешь? Форму самовыражения надо выбирать.

Но хорошие вещи, такие как ум и знание – они ограничены кругом того, что ты знаешь. Зато этот круг можно расширять. А вот глупость, увы, – безгранична сразу.

Но озеро или река не бывает без берегов. Без берегов они становятся болотом.

- А бывают моменты творческого отчаяния? Вот когда смотрите на какую-то современную «безбрежность»...

- Если быть откровенным – да, иногда такое возникает. Но... Но не случайно мы живем в столице ВДВ! Здесь девиз: «Никто кроме нас». Как в сказке про лягушку: кто-то же должен шевелить лапками, чтобы из молока взбить масло, опереться и выскочить. Может быть, это не удастся. Наверняка это не удается мне – одному человеку при жизни. Но постепенное движение в этом направлении должно существовать. «Делай, что должно», а я считаю, что мой долг как раз в этом.

- Что же все-таки в Вас сформировало те ценности, которые Вы хотите транслировать зрителю? Влияние каких учителей?

- Думаю, что изначально это, конечно, родители. Мама. Донская казачка с удивительным голосом – так сейчас не поют. Отцу чаще было некогда, он работал и приступал к воспитательному процессу редко – в виде ремня так сказать.

Еще – природа. Представьте: Мурманская область, военный городок практически в лесу. Вышел на улицу – мимо тебя уточки плывут, а там щука стоит в прозрачной воде. Еще дух коллективизма, общности людей. Мы жили в поселке, где было всего несколько домов офицерского состава и барак-стодвадцатка. Коридор в сто двадцать метров и комнатки, а по коридору ребятня зимой гоняла на велосипедах. Мужчины делали волейбольные площадки, вместе играли. Весной собирались на рыбалку, варили уху, угощали всех желающих, песни пели ― это была общность людей, которые по-человечески относились друг к другу.

В более взрослом возрасте я решил, что хочу делать мир лучше. Посредством театра. Сначала думал стать актером, но потом выбрал режиссуру – понял, что здесь для моей цели больше возможностей. Может быть, все это в итоге и похоже на Сизифов труд. Но – всегда радуюсь, когда камень на горе.

- В молодых артистах видите единомышленников?

- Да, конечно. Не случайно нашу труппу ценят и хвалят... Как селекционер выращивает зерна, отделяет, промывает, чистит – так и в театре. Ищешь людей, присматриваешься, разговариваешь, кто-то едет к тебе, не все приживаются. Кому-то приходится сказать: «Извини, ты нам не подходишь», а кто-то уходит сам, потому что не «одной крови». У нас коллектив единомышленников, но как в любой семье бывают и конфликты, и ссоры. Но если нет единомыслия в нашем деле ― это уже не искусство, это, в лучшем случае, крепкий профессиональный театр, хорошее ремесло. А искусство ― это выше, чем ремесло.

Подготовила Елена Фетисова, газета "Логосъ"

ВАЛЕРИЙ НИКОЛАЕВИЧ ШАДСКИЙ

Родился 22 февраля 1949 года, окончил ЛГИТМиК, работал в Вологодском и Архангельском театрах кукол. С 1979 года трудится в Рязанском театре кукол, где поставил более восьмидесяти спектаклей. Заслуженный деятель искусств РФ, Почетный гражданин Рязанской области, президент российского центра Международного Союза деятелей театра кукол (UNIMA), художественный руководитель Международного театрального фестиваля «Рязанские Смотрины».