Сегодня мы все видели человека лет сорока. Он в шортах пришел на завтрак. По сравнению с остальными больными - молодой. Поел, пришел в палату. Хотел включить свет и рухнул замертво. Мгновенная смерть…

…Люди в палате, лежат и ждут врача, уколов и обеда.

Днем лежат в полудреме. Ни сна и бодрствования. Ночью тоже самое – тяжелая тягучая тупость ожидания. Лежишь днями, а уходишь из больницы не выспавшийся и умученный душой. Мысль о страдании и смерти обессиливает людей в палате.

Немой вопрос витает в воздухе:

- Когда и кто следующий?

Мужики, вздыхают. Рассказывают про то, как служили в армии, кто был на Севере, как жили при Сталине и кто видел волка.

Самый пожилой рассказывает:

- Когда я был молодой, мне тогда было восемнадцать, я ходил матросом по Волге. И мы выходили даже в Каспий. Там не река. Качало. А в Астрахани нам местные рыбаки везли рыбу на продажу. Помню, привезли белугу. Велика рыба! Как теленок. Говорят, когда она икру мечет, а по-нашему «рожает», ей больно и она кричит, как человек. Оттого и говорят «кричит как белуга».
Я был без денег. Какие деньги у молодого матроса? Так меня капитан прикармливал. Помню, позвал к себе домой. И они с женой накормили меня пирогом с рыбой….

…И я подумал.

Вот древний старик. Прошло столько лет, а он помнит эти пирожки с рыбой. Эта память, как свеча, сохранилась в нем на всю жизнь. И, казалось бы, должна была умереть вместе с ним, погаснуть. А, вот - передалась мне.

И теперь во мне будет сверкать звездой далекая чужая доброта людей, давно уже умерших, и, быть может, еще при жизни забывших благодарного молодого голодного матроса с Волги.

Мне давно уже думается об одном грядущем, печальном событии. О том, что со смертью вместе с человеком умирает его мир. В памяти весь наш долгий мир – это один большой зал, как на картине Чюрлениса.

Над залом светит солнце. Внутри сферы течет река, бежит ребенок, летит птица. И это ребенок – это ты. И этот старик тоже ты. И все это умрет вместе с тобой, как умер мир матери, как мир добрых людей, накормивших голодного матроса пирогами с рыбой.

Когда дочка была маленькой, я часто спрашивал ее:

- А было время, когда тебя не было?
- Нет. Я была всегда.

И она тоже права. Мы были всегда.

«Я» состоит из ядра и оболочки. Ядро – это капля Бога, упавшая при нашем рождении на Землю и проросшая мной. И так был создан мой мир - оболочка. Она - как скорлупа - когда-то отпадет, и останется божественное ядро, возможно приумноженное мной. А возможно сильно растраченное.

Эта капля Бога – есть Слово Бога. Слово Бога росло в меня. А я рос в Бога. Я смотрел и видел мир моими глазами и, одновременно, глазами Бога. А Бог смотрел на мир моими, но видел Свое. Мы смотрели на мир вместе.

Исчезает жизнь не только прошедшая. Но и та, в которой мы сейчас живем. Если отвернуться, то мир за спиной исчезнет. Нет меня, и другой человек видит мою комнату уже по-другому. Пчела видит ее совсем по-своему ни что не похожим образом. А когда никого нет, мой дом просто исчезает. Его не видит никто.

И кажется, мой мир и мир пятерых мужиков из больничной палаты исчезнет навсегда. Нет. Его вместе со нами видел Бог. И у Бога в моем мире всегда будет светить солнце. И поэтому мой мир не умрет.

Не умрет смех моей молодой матери, цветы пролески в холодном кавказском лесу, заснеженный прекрасный предновогодний Московский Кремль, тихая молитва Великого поста в темном храме Рязани и разлив Оки, сверкающий на солнце как море.

И все это одновременно я и не я. Потому что «Я» – это что-то глубинное, что не видно. И оно вечное. В нем моя воля. В нем моя жизнь. В нем место встречи меня и Бога. И по большому счету, эта сфера предметных воспоминаний не так уж важна. Она дорога нам как собственное тело и время. Она трагична тем, что в ней мы видим то, что недолюбили, не дорадовались, не насмотрелись. Но мы смотрели не на предметы и не на лица, а на свет, который шел сквозь них. Мы в мире искали только этот свет, идущий от Бога. По сути дела, любя любимых, мы любили в них только этот свет. Только Бога. И если мы смотрим и будет смотреть вместе с Богом, то у Бога мы можем подсмотреть и всю нашу жизнь, которая не умрет с нами в больничной палате, вместе с нами. 

Но если раньше мы видели Рай духовными очами как сквозь мутное стекло, то после смерти, мы, наверное, точно также мутно будем видеть оставленный мир - как видят солнце из-под волны.

Дети видят ангелов и святых, и даже Бога. А святые видят детей и – иногда - нас, когда мы свято молимся или хорошо живем. Мир хорошо виден в его святой части. И плохо виден людям злым в его дымном адском исчадии.

Сущее в мире – это только чистый и святой мир. Его хорошо видно отовсюду. Остается только добро. И память нам Бог устроил с любовью. Запоминается и животворит только доброе.

Как эти пироги с белугой…

…Старик собрался, пожал нам руки сухой крепкой ладонью. Высокий, поджарый, с детскими глазами и взглядом волжского матроса

- Ну, мужики, бываете! Не болейте. Дай вам всем Бог!

- И тебе дай Бог. До новых встреч.

Священник Константин Камышанов