Живая, смешливая, симпатичная, она очень нравилась мужчинам, везде у нее были поклонники. По субботам она плакала – горько и безутешно – за все сразу, что накопилось негативного за неделю и еще потому, что всех жалко. В один из своих приездов она рассказала о своем романе с женатым мужчиной. А в другой – о том, что беременна. И спросила: «Что мне делать?»
Не просто озвучила вслух вопрос. А именно спросила. Меня. Я не знала, что ей сказать. Я пожала плечами. Я тогда очень крепко считала, что каждый человек должен поступать так, как считает нужным. И никто не должен вмешиваться в его жизнь. На следующий день она сделала аборт.
Ей было очень плохо, она всю ночь плакала и пила таблетки в соседней комнате. Было очень жалко ее и непонятно, чем ей помочь.
Через несколько дней она уехала в свой город.
А потом еще не раз приезжала, но уже чаще просто звонила, и мы долго висели на телефоне. В один из таких звонков она рассказала о своем романе с женатым мужчиной. А в другой – о том, что беременна. В третий – о том, что у нее почему-то сильно увеличены лимфоузлы. В четвертый – о том, что у нее рак матки, и врачи сказали, что нужно срочно делать аборт, иначе а) болезнь будет протекать в жутко ускоренном темпе, б) они не смогут ее полноценно лечить. Она ни о чем не спрашивала. И я была ей благодарна. Я снова не знала бы, что сказать.
А потом она позвонила и сказала, что будет рожать. Она все решила. Уехала к родителям и родила девочку. И умерла через несколько дней.
Я не верила в ее смерть. Она просто уехала далеко. Я плакала и писала длинное письмо ее родителям. И чувствовала себя виноватой. Я вдруг вспомнила это ее «Что мне делать?». И поняла, что нельзя пожимать плечами, когда спрашивают тебя. Даже если ты не знаешь правильного ответа. Это не значит, что нужно сказать что попало. Но нужно хотя бы вслушаться в вопрос.
Мы с мужем водили в походы школьников на Север, в экспедиции. И как-то летом поехали в Архангельскую область, в красивейшее место, где озера перетекают одно в другое, а по берегам – стройные сосны, шум которых со дна души поднимает что-то такое… такое, что понимаешь, что ты – русский от макушки до пят. И это все – твое. Классный был поход – палатки, длинные переходы, красотища вокруг и отличные ребята, с которыми есть о чем поговорить у костра. Была в группе девочка 17 лет, очень милая и душевная.
Когда шли, она иногда отставала, присаживалась чаще других, и нам приходилось сбрасывать темп. Это не вызывало раздражения, но мне казалось, что эту усталость и постоянную «отсталость» можно преодолеть, нужно только сделать над собой усилие.
Я понимала, что тяжело с непривычки, иногда вела ее за руку и на привалах рассказывала вдохновляющие истории о том, как другие ребята в других походах, устав, начинали помогать рядом идущим и в этом – не поверишь! – находили новые силы. Она слушала и улыбалась смущенно. И опять отставала.
Вернувшись в Москву, мы спустя несколько дней обзвонили ребят из группы и их родителей. До девочки не дозвонились. А когда дозвонились уже дней через 10, то услышали, что завтра ее похороны. Какие похороны?! Так острый лейкоз.
Мы ничего не могли понять. Она ведь была рядом с нами еще практически вчера. Такая же здоровая, как все. Только немного уставшая. Потом вспомнили, что когда в конце похода все купались в озере и девчонки мыли шампунем в холодной воде шикарные длинные волосы, мы заметили, что у нее все тело – в синяках, и удивились: откуда столько? Все ведь идем одними тропами, спим на ровном…
Мы долго не могли принять эту внезапную смерть. Она никак не помещалась в сознании. И много думали над этим.
Что-то открывалось, становилось доступным для понимания, что-то – нет. Но тогда я среди прочего поняла: нельзя требовать от человека сверхусилий. Может оказаться, что он действительно не может.
Вечером мне позвонила сестра и сказала, что ей очень нужно со мной поговорить. «Давай, не вопрос, приезжай, конечно!» Она приехала не поздно, часов в 8, и попала в самый водоворот: я купала-кормила-укладывала детей. Они разбегались, расползались по квартире и никак не хотели превращаться в управляемую субстанцию. Два часа я носилась электровеником, сестра, как могла, участвовала в процессе. В 10 вечера мы наконец сели за стол. Так, еще 10 минут, выпью чаю, стану человеком, и мы с тобой поговорим. Через 10 минут приехал с работы муж. И мы как-то на удивление душевно посидели втроем на кухне.
Утром, провожая сестру на работу, я спохватилась: «Ой, ты ведь что-то хотела мне рассказать!» Она вздохнула, улыбнулась: «Ничего. В другой раз, может, получится». – «Но ты ведь ехала через весь город!» – «Ну, разговор долгий, сейчас уже все равно не успеем, может, по телефону потом».
Через два дня сестренка уехала с друзьями на машине в другой город. А на обратном пути машина попала в аварию. И я увидела сестру уже только на отпевании.
Мама потом, много дней спустя, сказала, что сестра расстроилась, когда у нас разговора не вышло, хотела обсудить со мной что-то важное. Но мы уже никогда не узнаем – что. И тогда я поняла: если человек пришел к тебе с разговором, надо все отложить и выслушать, с чем и зачем он пришел. Потому что он специально к тебе пришел.
Дарья Находкина,