- А, батюшка! - радостно сказала открывшая дверь сестра. - Халат на вешалке!

Для реанимации священник - свой человек. Скажем так, специалист смежной профессии, но специалист необходимый. Если главврач с пониманием только терпит твое присутствие, то сестры однозначно принимают как родного. Смерть в этих стенах обыкновенна до банальности. Она перестает быть таинством, становясь почти привычкой. Живые, обвешанные датчиками и капельницами в боксах, и закрытые простынями усопшие в коридоре — вот они, рядом. Те и те - люди. Медсестры снуют между теми и теми, грань между временем и вечностью почти стерта. Но только батюшка относится к болящим и умершим одинаково. У медсестер нет времени на последних. За живыми бы успеть! Умершие - дело санитаров. Когда время будет - увезут. Зато священник всегда перекрестит усопшего, погладит по голове, прочтет на ходу короткую молитву... Медики видят это и ценят.

- Отче, - обращались не раз из не два к отцу Глебу, - покропите здесь Водичкой. Тяжело у нас...

Еще бы не тяжело - бороться со смертью! Даже дух тления, не такой тяжелый как в морге, вот он - как данность, как гул аппаратов искусственного дыхания или въевшийся в линолеум запах лекарств.

Реанимация не знает деления ни по полу, ни по возрасту. Но преобладают женщины старшего поколения. В боксах по три или четыре человека, самые тяжелые в коридоре возле поста медиков.

Повесив на вешалку пальто, надев епитрахиль, крест, а поверх их халат - идешь по коридору.

- Ваша бабушка в третьей палате!

То, что в палате - хорошо. У поста лежат самые тяжелые. Значит, состояние больной улучшилось, и уже скоро ее переведут в профильное отделение.

Все нужно делать быстро и четко. Почти в солдатском темпе. Просто потому, что капельницы и уколы, таблетки и кормления, уборка и осмотр врача ждать тебя не будут.

Зайдя в палату, в обычном режиме здороваешься, кладешь сумку с продуктами на подоконник, а требное Евангелие на свободное пространство койки и начинаешь: "Благословен Бог наш..."

Но в этот раз пошло все не так. В палате находилось четверо человек. Трое больных, включая родственницу отца Глеба, и сиделка возле кровати с пухлым, похожим на огромного младенца стариком. До определенного момента слова краткого чина Причащения звенели в тишине. Но как только они дошли до покаянных молитв, с койки старика раздался гортанный рык.

От неожиданности отец Глеб вздрогнул и обернулся. Старик, тряся металлический поручень пристально глядел на него, рыча и мыча! Сиделка, охая, тщетно пыталась унять больного. Взгляд этого человека затравлено метался от нее к священнику. Старик словно пытался что-то сказать, но не мог.

Дочитав молитву, отец Глеб подошел к его кровати. Что это? Болезнь, беснование? Больной сразу затих. Сиделка продолжала охать:

- Третий инсульт, не разговаривает, только кричит... Сережей зовут.

Отец Глеб наклонился над больным. Пахнуло чем-то кислым, стариковским. Лоб у Сергея был холоден и влажен. Он тяжело дышал, внимательно следя за каждым движением священника. На лице, одна сторона которого словно съехала в сторону, живыми оставались только глаза. Когда-то голубые, они выцвели до бледно-серого оттенка. Выражение этих глаз невозможно передать. Думалось, что в них будет гнев или ужас. Но старик, кажется, вложил в свой взгляд одно чувство — надежду. Так в храме смотрят на чудотворные образы. Сколько боли, пронзительного отчаяния и ожидания было в этих зрачках! Он словно видел что-то, еще не доступное здоровым людям. И это надвигающееся что-то заставляло его в панике и отчаянии действовать. Любым способом. Хотя бы так — через мычание и звон поручня кровати. Священнику вдруг стало зябко.

- Сергий, вы меня слышите?

Больной закрыл и открыл веки. Его рука звякнула поручнем. Он явно не только слышал, но и все понимал.

- Я вам мешаю?

Старик глядел не мигая. Его рука дрожала на металле ограждения от напряжения. На ней выступили капельки пота.

Наконец, отец Глеб догадался:

- Вы хотите исповедоваться и причаститься?

- «Да, да, да» - трижды быстро закрылись и открылись его глаза. И также трижды звякнул поручень.

- Дочка Сережи говорила, - вспомнила сиделка, - что он в церкви работал...

Кто он? Пономарь? Певчий? Сторож? Надо срочно исповедовать!

– Вы каетесь в своих грехах? – тихо спросил отец Глеб. - В том зле, виновником которого были вольно или невольно?

Сергий ответил тем обращенным «во внутрь» взглядом, который был уже совсем, кажется, отрешен от жизни, в котором словно на весах взвешиваются все земные поступки и мысли. Он медленно закрыл и открыл глаза. Поручень звякнул, и рука больного упала на простыню. Он смотрел в глаза священнику и плакал. И эти слезы словно судили священника. Они судили его здесь и сейчас! Судили - такого же немощного и греховного, но не умеющего и доли подобного покаяния!

Отцу Глебу ничего не оставалось, как положить на голову Сергия епитрахиль и прочитать разрешительную молитву. Тот облегченно вздохнул и закрыл глаза. Больной не открывал их до Причастия. Попытался сложить крестообразно руки на груди, но справился только с одной. После — снова три раза открыл и закрыл веки, словно благодаря. А потом сразу забылся тихим и просветленным младенческим сном.

Пока отец Глеб читал Благодарственные молитвы, так - во сне - Сергий и умер. Нет, не умер - неслышно отошел туда, где нет уже боли, отчаяния и крика. Где не надо мычать и трясти поручи кровати. К Богу, в Котором Радость, Свет, Покой, Мир и Жизнь. Жизнь Вечная.

Священник шел по коридору в каком-то тумане. И все задавался вопросом:

- Кто же ты, человек? Откуда приходишь и куда уходишь? Кто ты, человек, и к какому величию призван, если и в ужасе смерти Бог так помнит тебя?

Александр Ильинский