«Утром я отправляюсь на работу. Подхожу к рабочему столу и сажусь на стул... Груда документов на столе начинает раскладываться, сортироваться, проверяться, статистически обрабатываться, анализироваться, и на основании этого составляется план, который отправляется на стол в другом отделе... Остальное от меня не зависит. Механизм вмонтирован в стул и включается в тот момент, когда я на него сажусь. Стоит мне встать, как механизм отключается, и работа прекращается. На протяжении всего рабочего дня мне приходится неотрывно сидеть и наблюдать за происходящим на столе. В этом и заключается моя работа. Тем же заняты все мои сослуживцы. И так во всех фирмах. Вот к чему привел научный прогресс. Тяжелый труд исчез, безработных не стало – разве это плохо? Конечно, все так, но невыносимо! Иногда мне кажется, что здесь и коренится причина всех моих бед. Из-за такого все и ударились в пьянство. После работы ничего не хочется делать. А если ничего не делать, с головой начинает что-то твориться…»

Разве можно жить без государства? Кажется, оно было всегда… Всегда ли? На страницах Библии мы видим, как рождался в свое время избранный народ, Израиль. Когда из Египта вышла толпа рабов, у них, конечно же, не было никакого государства. Но не возникло оно и потом, когда на Синайской горе Господь даровал своему народу Закон. И даже когда израильтяне поселились в Обетованной Земле, они еще не знали ни чиновников, ни постоянной армии, ни административных округов, ни налогов, кроме десятины священникам.

«Что обыкновеннее бывает у нас предметом разговора, как не время? И мы, конечно, понимаем, когда говорим о нем или слышим от других. Что же такое, еще раз повторяю, что такое время? Пока никто меня о том не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняясь; но, как скоро хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик!» — Великий богослов V века Аврелий Августин в своей знаменитой книге «Исповедь» бился над загадкой времени так, словно от решения этого философского вопроса напрямую зависела вся его судьба...

В наше время — столь циничное и давно во всем разуверившееся, даже самые высокие слова, как вера, культура, благородство, патриотизм, — уже мало для кого значат хоть что-то. Однако есть одно словечко, которое имеет над современным человеком магическую силу. Это прогресс. Именно прогресс остался тем единственным идеалом, перед которым готово преклоняться абсолютное большинство.

В наши дни уже мало кто помнит об одном любопытном факте не столь давнего прошлого: государства, претендующие ныне на роль мировых блюстителей демократии и прав человека, каких-то полвека назад вели совершенно иную политику.

"Два чувства дивно близки нам, // В них обретает сердце пищу: // Любовь к родному пепелищу, // На них основано от века, // По воле Бога самого, //Самостоянье человека, // Залог величия его."

Эти прекрасные пушкинские строки — наилучший эпиграф к разговору о патриотизме, и яркое доказательство того, что предметом высокой лирики может быть не только любовь к человеку, но и любовь к родине.

Если бы приключения идей описывались в романах, то судьба национализма могла бы стать основой не менее остросюжетного повествования, чем "Граф Монте-Кристо". Только финал этой истории получился бы не столь триумфальным. Ибо истина национализма остается не отделенной от приросшей к нему лжи, и сама идея продолжает томиться в заложниках преступных секретов большой политики. В руках нечистоплотных политических дельцов национализм превратился в жупел, стал ассоциироваться с низменными инстинктами, с варварством и экстремизмом, поэтому для респектабельного общества любой национализм теперь — persona non grata, и все конкретно-национальное здесь подавляется общечеловеческим.

В древнегреческой мифологии есть легенда о фригийском царе Мидасе, который получил от богов способность превращать в золото все, к чему бы ни прикоснулся. Но после того как все вещи вокруг сделались мертвым желтым металлом, и сама любимая царская дочь превратилась в куклу из золота, обезумевший Мидас взмолился, чтобы боги забрали назад этот ужасный дар. Мудрые древние греки знали немало о «роковых страстях» человеческой души, в том числе о страсти к деньгам, которая в эпоху античности считалась психической болезнью, наподобие наркомании или игромании. Однако драмы человека, готового гибнуть за презренный металл, приносить буквально все в жертву «желтому дьяволу», этой драмы, ставшей одной из главных тем классической литературы, начиная с «Венецианского купца» и «Скупого рыцаря», античные греки не знали, и знать не могли — по причинам... богословского свойства.