В храме запевают «Отче наш». Я подпеваю людскому хору низким, чуть надтреснутым от возраста голосом, внучка – чистым детским голоском. Она хорошо знает слова этой молитвы, через какое-то время, сложив руки крестом на груди, сама пойдет на причастие. Все для нее в храме знакомо и привычно. Глядя на внучку, я вспоминаю свое детство, в котором мне никто не говорил о Боге…
Мое раннее детство пришлось на конец 50-х – начало 60-х годов. У меня было две бабушки, которые не жили с нами и к которым мы ходили в гости. Одна была городская, потому что приехала с родителями в Рязань еще девочкой. А вторая, хоть и прожила половину жизни в городе, больше напоминала деревенскую жительницу. Первая – сухонькая, со строгим лицом и сдержанными манерами, вторая – полная, шумная и всегда улыбчивая.
У бабушки Поли в юности умер горячо любимый брат. С тех пор она перестала верить в Бога, ведь девушка так просила о выздоровлении родного человека, но просьба не была услышана. В безверии воспитала она и своего сына – моего отца, хотя, когда он родился, уже наступили безбожные времена.
А вот бабушка Анюта, по маминой линии, считалась в семье человеком верующим. В ее комнате висели иконы, а под ними на столике лежало Евангелие. По большим церковным праздникам, особенно на Пасху, вся родня собиралась у нее дома.
Для нас, маленьких, в ту пору этот праздник был в первую очередь связан с блестящими, покрашенными луковой шелухой яйцами, пышным, с маслянистой корочкой куличом. Бабушка всю свою жизнь проработала поваром. Она пекла настоящие куличи, которые сверху посыпались сахарной пудрой и какими-то разноцветными присыпками, а внутри были ярко-желтого цвета и в мякоти хранили орехи, цукаты и изюм. Мы объедались этим лакомством и в глубине своей детской души понимали, что именно в эти дни свершается какое-то необыкновенное событие, которое так радостно встречают люди и сама природа.
Бабушка Аня несла через свою жизнь веру так же просто и естественно, как, наверное, ее мама, и бабушка, и прабабушка. Это было в крови простых русских женщин, порой не совсем грамотных, но передающих по памяти евангельские события из рода в род. Когда ее дочь, моя мама, уже имела свою семью и троих детей, часто от нее можно было услышать непонятные тогда для нас выражения. Когда мы баловались и переворачивали в квартире все вверх дном, она ругалась: «Вы что мне здесь Содом и Гоморру устроили!», а когда кто-то из нас громко кричал, то сразу получал от мамы: «Что ты кричишь, как иерихонская труба!».
На первый взгляд, вера моей маме передалась по наследству так же просто, как отрез крепдешина, который подарила ей мать на свадьбу. Но это было не совсем так. Многое пришлось преодолеть. Уже будучи фронтовичкой и коммунисткой, работая после войны в органах государственной безопасности, она сумела окрестить всех своих троих детей, хотя в те годы за это могло последовать суровое наказание.
Я помню потертый ридикюль, спрятанный на одной из полок платяного шкафа, в котором хранились наши крестики и небольшие иконки. Они были простенькие, бумажные, но мне эти образки очень дороги. Один из них я храню до сих пор.
Прошло время, не стало моей верующей бабушки, не стало мамы. Я вышла замуж, воспитывала двоих сыновей. Это были 90-е годы, трудные, но в то же время удивительные. Тогда появилась свобода выбора, а ограничения, которые долгие десятилетия держали людей в тисках, исчезли. Было это хорошо или плохо, никто в то время не знал. Большинство кинулось в светлое капиталистическое будущее, некоторые оглянулись на традиционное патриархальное прошлое.
Я пришла работать на телевидение, а через год стала делать цикл православных программ. Все было интересно, все было в новинку. Сняв одну из первых передач о гимназии во имя святителя Василия Рязанского, решила отдать туда младшего сына. И за его воспитание была спокойна. Большую часть времени, если не сказать все время, я проводила на работе. Поездки, съемки, знакомства с интересными людьми. Открытие новых храмов, церковные праздники, православные форумы и фестивали. В этом бурном потоке пронеслось около двух десятков лет.
Когда пришлось остановиться, я спросила сама у себя – ты много старалась делать для людей, для Церкви? А что ты сделала для своих детей? Старший сын был совсем далек от веры, охладел к ней и младший, ведь того, чему его учили в православной гимназии, в семье почти не было.
Слишком тонкой в какое-то время стала ниточка, которая скрепляла духовные связи нашей семьи из поколения в поколение. И сколько бы я своих сыновей ни убеждала и ни просила, в храм я стала ходить одна.
Становление человека в вере – дело непростое. Есть моменты особой тяги, когда жизнь без этого вдруг теряет смысл, есть года полного отчуждения, когда кажется, что можно и без веры спокойно прожить. Было это и в моей жизни, потому что не знала я традиций, не была приучена к духовной жизни с малолетства. Получается, так же начали свою жизнь и мои сыновья. Но, пройдя определенные испытания, все мы пришли к одному – без помощи Божьей прожить нельзя. Большую роль в этом сыграли мои внуки. И я, и их родители делаем все, чтобы в их жизни не было таких ошибок и чтобы с самого детства они жили с верой в душе.
...Мы стоим с внучкой в храме. Она возвращает меня из воспоминаний к реальности, дергая за руку: «Бабушка, я на причастие. А потом в Воскресную школу». Я смотрю, как она присоединяется к стайке детей, собравшихся напротив алтаря. Совсем маленьких держат на руках родители, за теми, кто постарше, присматривают издалека. И в основном это мамы. Да простят меня мужчины, но так уж повелось на Руси – именно женщина не только хранит семейный очаг, но и оберегает духовное тепло в нем, которое всех объединяет и согревает. И я, как смогла, сберегла частицу веры, что хранили женщины из моего рода, что передали мне и что поможет моим повзрослевшим внучкам передать ее уже своим детям.
Елена Александрина, газета "Благовест"